Криворожское знамя - страница 4

Он кричал и звал, но никто его не слышал. Когда его откопали, он был без сознания. Поэтому он не заметил новой лавины ураганного огня и обломков, под которыми погибли его товарищи, так и не доставив его в укрытие.

Нашли его только на следующую ночь. Когда он очнулся на пропитанной кровью плащ-палатке, то увидел над собой звезды. Он смотрел на них, как после ночной смены смотрит на манящий звездный купол неба шахтер.

Левую руку вылечить не удалось, о работе в забое пришлось забыть. После войны хозяева мансфельдских рудников дали ему место ночного сторожа. Но в первый же день он понял, что долго здесь не вытерпит.

Кроме жены, никто не заметил, что инвалид войны Брозовский возвратился с фронта другим человеком. Кроме его жены, никто и не догадывался, что работа сторожа — лишь временное решение.

Брозовский горел ненавистью. Он ненавидел работу ночного сторожа и тех, кто обрек его на такую жизнь. Те самые люди, из-за которых он стал инвалидом, завладели и солнцем, и светом дня, а его толкнули во тьму.

Четырнадцатилетним подростком Брозовский спустился в шахту и стал тягалем. Пристегнув деревянный брус ремнями к плечу, он долгие годы ползком тянул тяжело нагруженные вагонетки по крутым колеям на околоствольный двор. Двенадцать лет спустя, отбыв воинскую повинность, он выдержал «экзамен» и стал забойщиком. Да, он знал мансфельдские шахты. Здесь, вот в этой самой шахте, лежа на боку, рубил он пласты медистого сланца, пока его не забрали на фронт.

До начала войны он только дважды прерывал свою многолетнюю работу на шахте. В юбилейный год мансфельдских горных разработок, когда одновременно с наступлением двадцатого века праздновали и семисотлетие со дня основания шахт, волею власть имущих Отто Брозовский облачился в пестрый мундир солдата кайзера. День юбилея он провел на полигоне Двадцать седьмого полка, до изнеможения осваивая ружейные приемы. Поэтому Брозовскому не довелось попасть в число встречавших его величество Вильгельма Второго, когда тот с искусно подкрученными усами, верхом на коне торжественно въехал в город Лютера Эйслебен. Явиться было приказано всем шахтерам без исключения — штейгеры проверяли их по спискам — и мансфельдские горняки, натянувшие в этот день шахтерскую форму, приветствовали императора божьей милостью, взяв кайла «на караул».

Позже Брозовский узнал, что граф Вицтум, чье имя носила шахта, тоже гарцевал на коне в свите кайзера. Шахтеры поговаривали, что верховные правители горной епархии сумели угодить верховному правителю всей империи.

Девять лет спустя мансфельдские горняки, которым в юбилейный год хозяева рудников уделили малую толику от щедрот своих, захотели отпить еще глоток из благословенного источника, бьющего из-под земли для хозяев. И забастовали.

Мансфельдские горнозаводчики издавна обладали привилегией время от времени чеканить талеры из серебра, встречающегося в медистых сланцах. Но они чеканили эти талеры только тогда, когда доходы от шахт лились через край. А в то время они лились! К снарядам для новых пушек, которые Крупп поставлял армии, были нужны медные кольца, а для патронов — медные гильзы…

Горняки требовали увеличения расценок и чего-то совершенно нового — признания их права на организацию в профсоюз. Брозовский, разумеется, был в числе бастующих.

Нельзя сказать, чтобы он был строптивым от природы, и Минна, простая душа, ничего не слышавшая о таком понятии, как рабочая солидарность, молча разложила получку мужа на четыре кучки и посмотрела на него: хватит ли на селедку, картошку, деревянные башмаки и нитки для штопки? Оба сына молча наблюдали за действиями матери. Отец, угрюмо глянув на детей, погладил их стриженые головы и, не стерпев, стукнул кулаком по столу.

Какое-то время хозяева шахт пребывали в растерянности. Потом начали действовать.

Но и горняки тоже не сидели сложа руки. Через несколько дней сотни шахтеров блокировали дорогу к спуску в шахту. Брозовский был с ними. Вскоре прибыл Двадцать седьмой полк, чтобы сломить забастовщиков. Брозовский сразу узнал старых унтеров, которые шли впереди своих отделений, лихо печатая шаг. Это они гоняли его по плацу, когда в юбилейный год делили благословенные талеры. Товарищи Брозовского знали и унтеров и солдат не хуже, чем он сам. Двадцать седьмой полк был как бы школой воспитания мансфельдских горняков в патриотическом духе — это был, так сказать, их «родной» полк.