Кровью своего сердца - страница 15
По характеру я вообще был застенчивым, заливался краской каждый раз, когда мать хвалилась моими оценками перед гостями, когда ребята подшучивали, как обычно бывает, когда появляются первые увлечения, первые и поэтому непонятные, трепетные чувства любви, чистой, искренней, тайной для посторонних, скрытой даже от близких родственников и друзей. Одноклассники же после этого «спектакля» на уроке уже открыто намекали, некоторые с цинизмом, с издевкой, о том, что было между нами с Женей. Но «масла в огонь» подлила сама Женя. Очевидно, я ей действительно нравился. Как-то на уроке она попросила у меня ручку. Я подал ей свою через парту. А тогда были в моде железные ручки трубочкой — с одной стороны вставлялся карандаш, а с другой перо (46). Женя написала, что ей было надо, и вернула ручку мне через Николая. Как только я открыл сторону с карандашом, чтобы побольше его вытащить, из трубки выпала записка. Раскрыл, читаю: «Тебе привет», — только два слова. Улучив момент, посылаю с той же ручкой ответ: «Почему ты прислала привет мне?» Так началась между нами своеобразная переписка на уроках, которая возобновлялась каждые пару дней, чтобы не так бросалось в глаза ребятам, а то опять засмеют.
Мы с ней долго переписывались, Женя мне очень нравилась, но однажды читаю ее записку: «Я знаю, в вашем сердце есть и совесть и прямая честь, но… я другому отдана и буду век ему верна». Прочитал я это и слезы навернулись на глаза. Достал я платок, вроде высморкаться, слезы вытер, а в душе остался горький осадок. Я не совсем понял, что она имела в виду, но было ясно, что мои чувства отвергнуты. Тогда я в первый раз подумал: «Вот она женская жестокость!» С тех пор долгое время ни одной девушке, с кем ни встречался, кому ни симпатизировал, кто мне ни нравился — никому не верил, какие бы слова ни говорила. Все казались обманщицами! Правда, позже я кратко рассказал об этой истории Николаю Дедюле, он разговаривал с Евгенией, убеждал меня продолжить дружбу с ней, но мое самолюбие было слишком задето, лучшие чувства оскорблены, и я отказался. Что-то приятное, красивое во мне возникло, часто тревожило своей таинственностью, неизвестностью, но так и не возродилось, увлечение не превратилось в любовь. «Очевидно, так и надо было», — думалось мне позже, наверное не дорос еще до настоящего глубокого чувства в свои пятнадцать лет. Но след этот в памяти остался.
Вспоминаю, как в Любань осенью тридцать седьмого года приезжал один из руководителей республики Червяков>47. Вся школа вышла на демонстрацию и митинг на центральную площадь райцентра. Красные знамена, плакаты, у всех торжественный вид, улыбки и радость на лицах. Что говорили тогда на митинге, мне не запомнилось. Помню больше реакцию одноклассников. «Зря только уроки сорвались», — сетовали те, кто старался учиться. «Ура! Вот хорошо! Уроков не будет!» — утверждали другие, и таких было больше.
А вскоре по школе стали разноситься слухи о «врагах народа». И в нашем классе появился свой «изгой», «сын врага народа». Директор школы на одном из митингов официально объявил, что среди «врагов народа» оказались и родители некоторых учеников. Позже мы все узнали, что отец Куркевича>48, старый коммунист, директор МТС арестован вместе с первым секретарем райкома партии и председателем райисполкома. Болеслав>49 сразу же после митинга почувствовал враждебное отношение значительной части класса, такой необычайный «остракизм»>50. «Не может быть, — рассуждали мы, — ведь Болеслав честный и хороший товарищ». Но многое тогда нам, молодым, было непонятно. Хотя после этого и мы тоже явственно ощущали какую-то необъяснимую тревогу, которая, казалось, витает в воздухе. В том году почти каждую ночь «черный ворон» (так называлась машина милиции для перевозки арестованных) появлялся неожиданно в разных деревнях района и на улицах райцентра для «уничтожения врагов народа» именем самого народа. Жестокая жизнь круто меняла судьбу многих честных людей в те годы.
Однажды в субботу на автомашине возвращаюсь домой из Любани, и шофер в кабине сообщает, что в деревне будут сжигать лошадей, якобы больных какой-то заразной болезнью, говорят об анемии — эпидемии по всему району. Дома мать подтвердила эту новость. А отец долго возмущался и объяснял всем, что это варварство, что все нужно еще раз проверить, чтобы не погибли здоровые, племенные животные. Перекусив, побежал я к Петру Петрене. Он сказал, что уже и яму выкопали, большую, квадратную, довольно глубокую (пять на пять метров, глубиной метра три). Побежали мы туда, за конюшню, на поляну у леса рядом с полем. Там уже люди ждали, чтобы помочь управиться. Мы остались посмотреть, что дальше будет.