Крыло беркута. Книга 2 - страница 29
Он решительно распахнул дверь, вошел, ступая твердо, как человек, уверенный в себе.
Послышался девичий голос:
— Абыстай, к нам гость!
Откуда-то выплыла Гуршадна, — Шагали узнал ее сразу, хотя хозяйка заведения заметно ожирела.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать!
На миг Шагали растерялся, не зная, что сказать. Не мог же он открыто сообщить, с какой целью пришел, — Гуршадна просто выставила бы его, осмеяв и осрамив, как в прошлый раз. К счастью, он тут же нашелся.
— Сперва я должен осмотреть ваш товар, — сказал он, все более смелея. — Выбрать по вкусу.
— Что ж…
Гуршадна ввела его в комнату, где сидели кучкой разряженные девушки и, указывая пальцем то на одну, то на другую, принялась нахваливать их:
— Этой красавице восемнадцать лет. Привезена из Бухары. Эта — из Персии. Эта — из-под Казани, из булгар…
Слушая хозяйку вполуха, Шагали вглядывался в лица рабынь. Нет, похожей на Минлибику среди них не было.
Он обернулся к Гуршадне:
— Тут все? Или еще есть?
— Мало тебе? — удивилась Гуршадна-бика. — Ни одна не приглянулась? Не гневи аллаха! Таких красавиц нигде больше не сыщешь! Это же райские девы, да и только!
— Так других нет?
— Иль тебе нужны из кяфыров? — ухмыльнулась хозяйка. — Я решила — ты мусульманин, поэтому показала мусульманок. Кого ты желаешь? Из тех, кто поклоняется кресту? Или язычницу? И такие найдутся!
Гуршадна, должно быть, даже зауважала разборчивого «гостя»: так может держать себя только богатый человек. Повела его в соседнюю комнату, тыча опять пальцем, показала других «райских дев». Но и здесь Минлибики не было.
Внимание Шагалия привлекла забившаяся в угол светловолосая рабыня, она показалась ему самой печальной в этой обители печали. Гуршадна уловила его взгляд.
— У тебя, уважаемый, острый глаз: заметил еще не укрощенную кобылку! Она у меня всего несколько дней. Дочь уруса. Из Галича.
— Из Галича? Как ее звать? — чуть не вскрикнул Шагали.
— Марья ее имя. Девица — что надо! Видишь, какая красавица! Прелесть!
Шагали, не отрывая глаз от светловолосой, задал неожиданный вопрос:
— Как зовут твоего отца?
Гуршадна-бика всплеснула руками, закудахтала:
— Зачем тебе имя отца-то? Ведь не жениться на ней собираешься, хи-хи-хи!
Отсмеявшись, она кивнула в сторону Марьи: мол, как, понравилась?
— Как отца твоего зовут? — повторил Шагали.
— Платоном звали, — обронила девушка и отвернулась.
— Вот она… Она мне по душе, — объявил Шагали.
Гуршадна, взяв предварительно плату, отвела его в «гостевую», следом втолкнула упирающуюся Марью и захлопнула дверь. Девушка осталась стоять у двери, прижавшись к косяку. Шагали довольно долго молча смотрел на нее. Наконец, проговорил:
— Значит, Марьей тебя зовут…
— Слыхал же…
— А отца — Платоном… Марья, дочь Платона…
— Не трогай моего отца! — вскинулась вдруг девушка. — Какое тебе до него дело!
— Я знаю его. Встретились однажды…
Марья кинула на Шагалия хмурый недоверчивый взгляд, потом встрепенулась, заговорила взволнованно, засыпала его вопросами: где, когда, как? И забыла, видно, зачем ее втолкнули в эту комнату, раскрылась в разговоре, рассказала о себе, о том, что пережила.
Отца с матерью она потеряла, вернее, угнали их в полон армаи Сафа-Гирея, а через несколько лет подросшая Марья и сама угодила в неволю. Вместе в двумя другими русскими девушками хан подарил ее жене своей Суюмбике. Сперва работали девушки на черном дворе, спустя пять лет Марью поставили мыть полы, прибираться в дворцовых покоях, стало легче, да недавно, задумавшись, сплоховала она, уронила любимую пиалу ханбики, привезенную купцами будто бы из далекой страны Китай. Пиала разбилась. Ханбика, разгневавшись, отдала провинившуюся рабыню Гуршадне. Марья тут руки хотела на себя наложить, но одумалась, побоялась великого греха. Хоть и не жизнь в этом доме, а должна жить…
— Я уведу тебя к твоему отцу! — воскликнул Шагали. — Хочешь?
Марья недоверчиво покачала головой.
— Кто знает, жив ли он. Целый век я его не видела…
— Жив! Я ведь с ним, как сейчас с тобой, разговаривал! Правда, давно… Сколько тебе, Марья, лет?
— Мно-ого! Я уже старая. — Марья, может, сама того не замечая, грустно улыбнулась и почему-то зарделась. — Двадцать три года мне либо двадцать четыре. Я уж счет потеряла.