Крыло беркута. Книга 2 - страница 45

стр.

Но, как ни странно, Карагужак прискакал в Актюбу немедленно. Другими предводителями, как говорится, еще и не пахло, а он, оставив коней у дворцовых ворот, уже предстал с двумя своими батырами перед Ядкаром.

— Приехал по твоему вызову, мурза, — сказал он, сопроводив свои слова легким, без подобострастия, наклоном головы, скорее даже — кивком. — Я — Карагужак.

Ядкар, готовый наткнуться на любого другого предводителя, не был готов к встрече с Карагужаком — не ожидал столь скорого его приезда. Он даже вздрогнул, услышав это имя.

— Карагужак, говоришь?

— Да. Глава племени кыпсаков, чья священная птица — беркут, древо — вяз, Клич — «Туксаба»…

— Не нужно об этом, не нужно… Проходи, турэ!..

Мурза жестом указал место напротив себя на ковре, расстеленном на полу поверх грубой кошмы. Карагужак словно бы жеста не заметил, медлил у входа. Ядкар-мурза в некоторой растерянности не сразу нашел, что еще сказать. Наконец изобразил улыбку — выставились наружу его кабаньи клыки — и, стараясь казаться ласковым, повторил:

— Проходи, турэ!.. Наслышаны мы и о твоем племени, и о тебе самом. Очень кстати приехал. Прошу! Садись!..

— Благодарю!

Карагужак прошел к ковру, сел, скрестив ноги под собой. Два его батыра остались стоять у входа. Два охранника мурзы замерли за его спиной.

— Да, наслышаны, турэ, наслышаны. Говорят, племя твое богато, сам ты — смел…

— Не удивительно, мурза. Ветер веет, слухи разносит…

К щекам Ядкара прихлынула кровь. Дерзок Карагужак! Сдерживая ярость, мурза лишь чуть-чуть повысил голос.

— Рассказывают, ты разбил войско хана Акназара. Верно это или пустой слух?

— Обычай у нас, мурза, такой: кто идет на нас с дубинкой, того мы с дубинкой и встречаем, — спокойно ответил Карагужак. — Предками завещанный обычай.

— Мо-лод-цы-ы! — протянул Ядкар, деланно засмеявшись. — Вломили, значит, воинам Акназара, кхе-кхе-кхе! Дубинкой! Опозорился хан. Вот бы посмотреть тогда, как он выглядел, кхе-кхе-кхе!..

Карагужак тоже рассмеялся, но не в угоду мурзе, напротив — рассмешило его кудахтанье Ядкара. А потом, вспомнив, как мурза со своим воинством улепетывал ночью от десятка кыпсакских егетов, и вовсе развеселился, чуть не задохнулся, стремясь подавить смех.

Ядкар, обеспокоившись, что разговор принял нежелательное для него направление, напустил на лицо серьезность.

— Твое счастье, что Акназар-хан покинул этот мир. Будь он жив — не оставил бы дела так, послал бы войско побольше…

— Да упокоится его душа в раю! На мертвых зла мы не держим. Убийца его не найден? Не слышно?

Ядкар сохранил невозмутимый вид, не почувствовал, как случалось прежде, сухости в горле.

— Нет, не слышал. Убийца имени своего не сообщает, следы заметает.

— Это уж так, уважаемый мурза. Но я думаю — кто-то нацеливался на место хана. Хотел завладеть Имянкалой.

— Возможно, возможно. Бывают и такие люди… Но обратимся к делу. Знаешь, для чего я тебя вызвал?

— Полагаю, не для того, чтобы отомстить за Акназар-хана. Мне ведь Имянкала не нужна. Племени Кыпсак нужны мир и благополучие.

— Вот об этом-то я и хлопочу! По повелению великого мурзы Юсуфа я прибыл сюда с заботой о благополучии Ногайской орды и подвластных ей башкирских племен. Что нужно, чтобы оберечь спокойствие великой Ногайской державы? Нужно собрать войско. Нужны кони, нужно оружие, нужны крепкие воины. Понимаешь?

— Намерения у тебя, уважаемый мурза, я гляжу, благие. Пусть сопутствует тебе удача!

— С тебя, Карагужак-турэ, я много не возьму. В племени твоем семь родов. Дашь по сто коней от рода. И по десять… нет, по двадцать воинов. Каждый, конечно, должен быть вооружен. Всего, стало быть, получается семьсот коней и дважды по семьдесят — сто сорок мужчин.

Карагужак решительно поднялся, ответил стоя:

— В семи наших родах, мурза, мы сейчас не наберем и семи коней. Что касается воинов, то их и вовсе нет. И коней, и людей мы потеряли в битве с войском хана Акназара…

Тут к уху мурзы склонился его охранник, прошептал:

— Господин мой, кыпсакский турэ похож на одного из всадников, которые преследовали нас той ночью…

Ядкар-мурза глядел на Кужака, вытаращив глаза, по лицу пошли красные пятна — признак вскипающей в нем злобы. А Карагужак продолжал как ни в чем не бывало: