Крылья надежды цвета индиго - страница 12

Таннис вздрогнула, и запоздало произнесла приветственную фразу:

- Пусть солнце освещает твой путь, а ночь дарует отдых. Чем я могу отблагодарить тебя за молитву?

Потом приложила раскрытые ладони к животу женщины и чуть отпустила силу.

- У тебя будет мальчик, родишь следующей ночью, все будет хорошо. А через год понесешь последний раз. И это будет девочка.

- Девочка? – Удивленно-радостный возглас раздался от порога. – Еще одна девочка? Милая, как же я тебя люблю. – Светло-карие глаза хозяина увлажнились. Таннис смотрела, как обнимаются эти двое, и сердце почему-то защемило. В обители их учили, что все тумары – звери в человеческом обличии, а тут… Ни глаза, ни сердце не обманешь, этот зверь нежно любит эту человечку, а она с такой лаской и доверием прижимается к нему.

- Прими мое благословение и молись за нас. – Таннис коснулась макушки женщины и отступила на шаг. Сейчас по правилам она должна была бы исчезнуть с их глаз. Вздохнула. Придерживаться правил она теперь не должна. Она не паломница, хоть и знает и умеет всё.

Мужчина отпустил жену и легонько вытолкнул ее. Прикрыл за ней дверь. Несколько минут постоял спиной к Таннис, опустив голову, потом резко развернулся и пристально вцепился взглядом в глаза девушки.

- Меня зовут Гирон! Я уже однажды видел такие глаза. Правда, очень давно. А еще я очень часто видел такие руки, как были там у тебя. Правда, те руки были даже больше моих. Что вы тут делаете, госпожа-эргара?

Таннис опустила взгляд, вздохнула. Она не вправе рассказывать ни о наниях, ни об обители. Тем более тумару. Разрешить проблему взялся ее желудок. Бурчание, которого не двусмысленно поведало о насущных нуждах.

- О, простите меня. Вы же голодны. Садитесь. – Таннис с сожалением посмотрела на свои грязные руки. – Вон там за занавеской вы найдете всё, что понадобится. У меня пять сыновей и, о счастье, дочь. Когда дочь подрастет, я повезу ее к Арингару. Он – эргенер, Властитель наших земель. И если моя дочь понравится ему, он возьмет ее в свой дворец, а за это один из моих сыновей попадет в отряд герандера. Когда я был молод, я тоже служил герандеру.

Таннис слушала, но не понимала, о чем говорит мужчина. Его слова были для нее неизвестны, но переспросить она не решилась.

Таннис жадно, почти не жуя, глотала еду. Куски мяса, тушеные овощи, рассыпчатая каша, румяные пирожки – все исчезало перемолотое молодыми голодными челюстями. Насыщение пришло как-то вдруг резко, и девушка сыто икнула, замерев с половинкой пирожка в руке. Откинувшись к стене, она посмотрела на мужчину. Он терпеливо ждал всё это время, сидя напротив и наблюдая за ней.

- Госпожа-эргара. Снова спрошу – как вы очутились здесь, еще и одна?

- А почему вы так странно меня называете и обращаетесь на Вы. Я же совсем девчонка, а вы…

- Потому что вы и есть – эргара. И поэтому госпожа для всех тумар. Где вы жили, что не знаете элементарного?

- Я жила одна в лесу и не знаю ни тумар, ни этих ваших эренгов, - Врать было стыдно, и Таннис опустила не только взгляд, но и голову, скрывая полыхавшие щеки.

- Эргенеры – это те, на кого вы похожи, но пытаетесь скрыть, - Гирон чуть улыбнулся и вздохнул. – От судьбы не уйдешь. Они выгнали тебя, девочка?

Огромная теплая ладонь мягко скользнула от макушки к подбородку, приподнимая голову. Таннис не хотела, но это обращение на – ты, и слова, сказанные другим голосом, полным сожаления и участия, прорвали ледяную плотину, которой она попыталась отгородиться от окружающего мира. Сначала просто глаза наполнились слезами, а потом из горла вылетел первый всхлип и плечи задрожали.

Она плакала долго и громко. Размазывая слезы и сопли по щекам. Вздрагивала на плече у хозяина таверны и взахлеб рассказывала что произошло. Как все отвернулись, как она держалась и не просила оставить ее, понимая, что это невозможно. Как одна целых три месяца ходила по лесам без теплой одежды и еды. Как пришла осень и деревья больше не могли делиться с ней ни соком, ни силой, а войти в деревню было страшно, в каждой были тумары, а ее учили, что они жуткие звери. Она говорила, плакала, прижималась к горячему плечу и постепенно обида и горечь уходили как вода в песок, оставляя лишь усталость.