Кубинский рассказ XX века - страница 50

Мария Антония сидела возле нее, любовно привлекала к себе.

— Мама, зачем ты говоришь такие вещи? Дон Армандо нам все объяснил. У тебя просто упадок сил, ты мнительна, ты скоро поправишься; единственное, что с тобой происходит, это то, что ты живешь не там, где привыкла, и некому поддерживать эту твою жизнь, разбитую на две половины. Надо потерпеть немного, и все устроится, обязательно придет день, когда ты вернешься в Астурию. Ведь все это не может продолжаться вечно!

— Все хорошее так быстро кончается. А все плохое ох как долго длится. Я знаю, что говорю. Любовь дочери значит очень много, но я никогда раньше не знала, что значит тяга к родной земле. В мои годы нужно оставаться жить там, где привыкла. Я знаю, что меня никто не заставлял, что это было мое собственное желание, но теперь мне это так тяжело, так тяжело. Ты не сердись, но в шестьдесят четыре года жизнь не может начаться сначала, в новом мире, в Америке. Если бы ты знала, как я зла на Колумба!

Сидя в постели со спутанными седеющими волосами, смуглым, но побледневшим лицом, блуждающим взглядом и вечно вопрошающими, молящими руками, она была похожа на старинный образ безнадежности, воплощенный в деревянном, раскрашенном блеклыми красками изваянии. Если бы ее вдруг увидел кто-нибудь, кто знал ее раньше, он никогда бы не узнал в ней донью Каридад Навальпераль, вдову Родригеса, богатого индейца, владельца табачной компании на Кубе. Всегда гордая, надменная, даже скорее безразличная ко всему, первая сеньора городка, сеньора, чей обычный маршрут был из церкви домой, из дома — куда-нибудь с визитом вежливости или же на автомобиле — позагорать под неярким солнцем на пустынных дорогах среди однообразного пейзажа — яркой придорожной зелени.

— Остановитесь, Хулиан, здесь так красиво. В старости надо обязательно ходить пешком. Надо ходить, ходить, пока не заржавели суставы. Если через час я не вернусь, идите меня искать, как обычно.

Смело фехтуя своим епископским жезлом — мужским зонтиком — она шла вперед, иногда медленно, глядя на высокие серые облака, иногда быстрее, словно спеша и боясь куда-то опоздать, шла, все время громко беседуя со своим невидимым собеседником.

— Сегодня так хорошо дышится, правда, Антонио? И не так уж холодно и влажно. Вот и весна уже близко, ходит вокруг. Я ее не вижу, но предчувствую, а тебе не кажется? Не знаю — в природе или у меня в крови, хотя ты над этим и смеешься. Любовь моя, ты смеешься над Каридад, над твоей бедной Каридад.

И она смеялась, смеялась, не боясь, что ее увидят, ее, погруженную в давно минувшее, в воспоминания. И все это было на глазах у шофера, за городом и лишь на досуге. В городе было необходимо держаться гордо, находиться на высоте своего положения, всегда под внимательным взором слуг или соседей, но здесь, на шоссе, в десяти километрах от дома, она могла позволить себе быть самой собой и вновь переживать былую любовь и молодость в обществе своего пылкого супруга.

— Не так решительно, Антонио, не видишь, на нас смотрят? Дома, ну пожалуйста, дома, не спеши.

Период ухаживания прошел у них быстро, слишком быстро для городка со строгими нравами. Он не принадлежал к блестящей фамилии, но у него были деньги и молодость, и он был строен, решителен и отважен, словно разбойник с большой дороги. Эта его женитьба и была своего рода разбоем, захватом сердца красавицы, погруженной в свой внутренний мир аристократки, сеньоры Каридад Навальпераль де Луансес. Против этого брака были и родители Каридад, и ее братья, молодые офицеры испанской армии, норовистые и вспыльчивые. Более того, братья поклялись отомстить за такую неслыханную дерзость. Еще бы — их красавица сестра во власти индейца, мужлана, неизвестно каким образом разбогатевшего в стране негров! Никогда! Ни за что! Однако любовь, если она истинна, не знает преград, и Каридад попала в сети Купидона. Да, Родригес был настоящий мужчина! Не то что мужчины их городка — холодные, осторожные, чванливые. А он был — да, корректный, внимательный, но — мужчина. Он смотрел на нее иногда нежно, с обожанием, а иногда таким раздевающим взглядом, что заставлял ее содрогаться от неясных предчувствий. Мужчина. Именно такой, каких называют мужчинами. Умирающим от смеха, когда она рассказывала ему о бешеной ярости братьев. С высоко задранными усами и длинной сигарой с красно-золотым пояском, с романтическим названием его фирмы.