Курдский пастух - страница 15
Девушки снимают с головного убора свои шелковые платки и накидывают их на шею своим любимым баранам, а молодые люди подходят и снимают эти платки в знак того, что они любят этих девушек и согласны взять их в жены. Отцы и матери внимательно замечают, кто из юношей снял платок их дочери: они знают, что молодые люди сговаривались летом и что дочь их согласна выйти замуж за того, кто берет ее платок. Если нет препятствий со стороны родных, то происходит помолвка, а спустя некоторое время устраивается и свадьба. Конечно родители обычно отдают предпочтение богатым женихам, и в прежнее время мало кто из богатых хозяев согласился бы отдать дочь за пастуха.
После праздника «бэран–бэрдан» хозяева производили расчет со своими пастухами. Взрослый пастух получал за летнюю службу от 8 до 12 барашков, а подпасок — от трех до пяти. По местному обычаю, с каждых 20 овец пастух получал одну; по этому расчету, если у кулака–хозяина было стадо в 200–250 голов, он давал пастуху 10–12 голов, что представляло собой более чем скромную плату за тяжелый и опасный труд пастуха. Но кроме того курдский кулак ухитрялся эксплоатировать нас еще и другим, окольным, путем: он входил в соглашение с менее состоятельными соседями и брал за плату их небольшие стада на летнюю кочевку; по мелочам набиралось еще 200–300 овец, которые паслись вместе с его стадом. Пастух, отвечая за целость этого добавочного стада, не получал никакой дополнительной платы от хозяина.
И все же, несмотря на низкую оплату труда, мы считали, что лучше жить у курдов, чем у молокан: за гибель овцы растерзанной волками, курды ничего не вычитали из жалованья и не били пастуха так жестоко, как молокане. Кроме того каждый пастух имел право зарезать для себя в течение лета одну овцу по указанию хозяина, и это было большим подспорьем в нашем нищенском быту.
ПРОПАВШИЕ БАРАНЫ. СМЕРТЬ БРАТА
На следующее лето мы нанялись пасти баранов в то же село Каракала, у помещика Барое–Авди. Мы взялись пасти всю его баранту своими силами, т. е. отец, два брата и я.
Работали мы дружно, во всем слушались отца, сами шли к нему за советом. Отец уже был стар, ему трудно было ходить в поле за скотом; поэтому мы сами: исполняли всю работу, не желая, чтобы старик мало спал и утомлялся. Однако отец был не очень‑то сговорчив: он соглашался отдыхать только днем, а по ночам он, не вполне доверяя нам, сам караулил стадо. Он часто повторял, что молодые люди не в состоянии бодрствовать всю ночь, а тут как раз и подкрадется вор с винтовкой да и угонит несколько штук баранов, да и волки могут подобраться к стаду — на одних собак полагаться нельзя. Как только начинало смеркаться, отец одевался потеплее, брал свой старый дробовик, который заряжал крупной дробью, накладывал пистон и отправлялся в ночной караул. Всю ночь он обходил стадо, тихо посвистывая и зорко вглядываясь в темноту. Сторожевым собакам он указывал места, где лежать и караулить; только глазная овчарка Байлае ни на шаг не отходила от него.
Однажды, проснувшись утром, мы заметили, что исчез старший брат, Бро; его долго разыскивали, но нигде не могли найти. Так мы и остались вдвоем с младшим братом караулить и пасти стадо. Месяца три спустя курды сообщили нам, что брат Бро нанялся пастухом в другое село. Отец немедленно отправился туда и действительно нашел брата, но Бро не захотел вернуться. Он отказался наотрез, говоря, что дома он жил впроголодь: слишком уж велика семья; лучше работать одному — по крайней мере сыт будешь. Отец и мать очень горевала об уходе брата. Ведь Бро был кормильцем семьи: кроме своего пастушества, он в свободное время ходил с матерью в город и в соседние села побираться. При нем жилось гораздо легче. Однако, как ни горевали родители, как ни упрашивали, — Бро не вернулся. Он все лето прослужил пастухом в другом селе.
Лето прошло благополучно, но осенью случилось несчастье: из нашего стада пропало три барана. Отец долго искал их, но все было напрасно. В отчаняии он отправился к ворожее, которая, проделав все свои штуки, сказала, что баранов украл пастух Мирза–Тамо–оглы. Отец отправился к нему с бранью и настойчивым требованием немедленно возвратить украденных баранов и возместить отцу понесенные им убытки. Бедняга–паcтух клялся, что баранов никогда не брал, но ему не верили, потому что верили ворожее. Рассерженный отец отправился к Усу–беку, главе того рода, к которому принадлежал пастух. Но всемогущий бек, как оказалось, сильно злоупотреблял своей властью. За то, чтобы принять отца и выслушать его жалобу, он потребовал барашка. Пришлось дать. На приеме отец мой заявил беку, что, по гаданию ворожеи, трех баранов украл Мирза–Тамо–оглы. Как ни клялся перед беком несчастный бедняк, который и на самом деле никогда не был вором, глава племени признал, что Мирза–Тамо–оглы виновен, и потребовал с него трех баранов, которых, вместо того чтобы отдать отцу, взял себе. Отец был поражен и обижен этим странным решением; он многократно ходил к беку с просьбой выдать ему баранов, но тот конечно не соглашался. Наконец бек пригрозил отцу, что если он еще раз посмеет явиться к нему за баранами, то будет арестован и избит так, что жив не останется. Отец знал, что это не пустая угроза. Он испугался и перестал ходить к беку. Мы были уверены, что бараны безвозвратно пропали, а вместе с ними пропал и весь наш летний заработок. Мы не раз проливали слезы, говоря, что несчастья сваливаются на нас одно за другим, как тяжелые камни.