Куст ежевики - страница 6
Сэм оторвал лепесток от розы «американская красавица», которая стояла среди множества цветов в одной из шести ваз. Он прочитал надпись на крошечной белой открытке: «Выздоравливай, Лэрри! Выпускники 1938 года». Тут были открытки с пожеланием здоровья от индепендентской церкви, клуба «Ротари», служащих ресторана Пата, пожарных-добровольцев, преподавателей средней школы и персонала больницы. Сэм прочитал все открытки и повернулся к сыну.
— Все помнят тебя, — сказал он. — Все желают выздоровления.
Потом он быстро подошел к окну и посмотрел вниз на покрытую гравием аллею.
— Где же Гай?… Где, черт побери, Гай?… Обещал быть здесь, но этот проклятый пожар и…
Он отошел от окна и сел на складной металлический стул у кровати. Сэм был нервным человеком, выглядевшим почти мальчишкой, несмотря на редкие рыжеватые волосы и устало опущенные плечи. Он носил спортивные пиджаки из ворсовой ткани, серые фланелевые брюки и мокасины — и никогда полный костюм, кроме особых случаев и воскресного посещения церкви. Руки его находились в постоянном движении: он тер их друг о дружку, касался ими лица, разглаживал выгоревшие брови, теребил простыни. Он весь дрожал, неистово ругался, вскакивал, снова садился. Наконец в дверях показался Гай Монфорд, и Сэм успокоился.
— Гай… Где, черт побери… какого черта…
— Извини, Сэм. Срочное дело.
— А это, по-твоему, не срочное?
Гай промолчал. Он медленно повернулся к лежащему на белой металлической кровати Лэрри Макфаю, которого поглотила болезнь, оставив вместо него странного человека под свежими белыми простынями. Лицо его было морщинистым и исхудавшим, сейчас он очень походил на отца и казался почти одного с ним возраста. Его светлые волосы поседели, черты заострились, страдальческие морщины уже не сходили со лба. Ему было тридцать шесть, а выглядел он на все пятьдесят. Когда-то он был кутилой, пылким любовником, солдатом, спортсменом, а теперь не мог поднять голову от подушки. Но улыбнуться приблизившемуся к нему Гаю он все-таки смог. С усилием приподнял костлявую руку.
— Привет, Гай. Привет, старина.
Гай взял когтеобразную ладонь и тихонько пожал ее.
— Хорошо, что ты вернулся, Лэрри.
— Я сам рад.
— Чувствуешь себя усталым после дороги?
— Мне сделали укол перед полетом, и я только что проснулся.
— Выглядишь ты ужасно, старик.
Он решил взять именно этот тон. Говорить небрежно, якобы в открытую, лгать, играя в откровенность.
— Прежде всего ты должен поправиться.
Он сел на складной стул и снова повторил:
— Надо поправиться. — И добавил: — Скоро будешь, как новенький.
— Перестань, — сказал Лэрри и отвернулся. — А комната мне нравится. Все очень мило.
Он обвел взглядом репродукции на стене, веселенькие шторы в рогожку, настольное радио, переносной телевизор, шкаф с книгами и журналами.
— Старались специально для тебя. И даже вид на гавань.
Гай встал, осторожно приподнял изголовье кровати, чтобы Лэрри мог видеть в окно залив.
— Вон там белая «Джулия». Моя. Помнишь?
— Да… когда я последний раз приезжал домой. Вы с Джулией только что дали ей название… глупое такое.
— «Медный колокол». Шесть лет назад я поменял его на «Джулию».
— Да, конечно. — Он помолчал немного. — Прости, Гай, я тогда писал тебе. Ты не ответил…
— Да не о чем было писать. Знаешь, иногда что-то происходит, но сказать об этом совершенно нечего.
Он подошел к окну и стал смотреть на залив. Взгляд его выхватил маяк на мысе Кивера, крышу консервного завода Сэма, золотой крест церкви Святого Иосифа и зубчатую полосу гор, где шесть лет назад разбилась на своей машине Джулия. Он был тогда на вызове в бухте Пиратов и, заехав по пути домой в больницу, заметил в неотложке доктора Келси и двух медсестер. Он спросил: «Что случилось?» — подошел и увидел ее. Джулия лежала навзничь, между ее красивых грудей зияла огромная рана. Она умерла через двадцать минут, так и не придя в сознание.
За его спиной Сэм жалобно произнес:
— Мы так надеемся на тебя, Гай…
— Носится со мной, как курица с яйцом, — сказал Лэрри, — а сам еще не ел.
Гай спросил:
— Почему ты ничего не ешь, Сэм?
— Не хочется…
— Давай, отец. Прошу тебя, сходи пообедай.