Лабиринт - страница 22

Безродного Сажье никто не взял бы даже в ученики, но это не мешало ему в мечтах воображать себя шевалье с собственным гербом. Он попробовал улыбнуться одному-двум пажам его лет, но те, как и следовало ожидать, смотрели сквозь него. Так всегда было и всегда будет.

Сажье отвернулся и ушел.

На рынке большинство торговцев были постоянными и, как правило, занимали привычные места. Запах горячего сала ударил в нос, едва Сажье вышел на рыночную площадь. Мальчик повертелся у жаровни, на которой жарили оладьи, поворачивая их на раскаленной сковороде. От запаха густого бобового супа и теплого хлеба – mitadenc, испеченного из смеси ячменной и пшеничной муки, у него разгорелся аппетит. Сажье прошел вдоль прилавков, где торговали горшками и ведрами, сукнами, мехами и кожами, местным товаром и более редкостными поясами и кошелями, привезенными из Кордовы и из-за моря, но останавливаться не стал. Замедлил шаг у прилавка, на котором лежали овечьи ножницы и ножи, оттуда перешел в уголок площади, где держали живность. Здесь всегда было множество цыплят и каплунов в деревянных клетках, попадались и насвистывавшие, щебетавшие жаворонки и крапивники. Любимцами Сажье были кролики, сбивавшиеся в сплошной коврик коричневого, черного и белого меха.

Он миновал продавцов зерна и муки, белого мяса, бочонков с пивом и вином и оказался перед лавкой, торгующей травами и чужеземными пряностями. За стойкой стоял купец – Сажье впервые видел такого высокого и такого черного человека. Чужеземец был одет в голубое переливчатое одеяние, блестящий шелковый тюрбан и красные, шитые золотом туфли. Кожа у него была еще темней, чем у цыган, приходивших через горы из Наварры и Арагона. «Должно быть, сарацин», – догадался Сажье, никогда прежде не встречавшийся с этим народом.

Купец разложил свой товар по кругу: казалось, лежит колесо от нарядной телеги, выкрашенное в зеленый и желтый, рыжий и коричневый, красный и охру. Ближе к покупателю были розмарин и петрушка, чеснок, лаванда и календула, а на дальней стороне – пряности подороже, такие как кардамон, мускатный орех и шафран. Остальное было незнакомо Сажье, но мальчик уже предвкушал, как расскажет об увиденном бабушке.

Он хотел подойти ближе, чтобы получше все разглядеть, когда сарацин вдруг взревел громовым голосом. Его тяжелая темная рука сцапала за запястье тощую лапку карманника, пытавшегося вытянуть монету из вышитого кошеля, свисавшего с витого алого пояса купца. От тяжелого подзатыльника мальчишка отлетел прямо на проходившую женщину. Та завизжала. Начинала собираться толпа.

Сажье потихоньку удрал. Он не желал ввязываться в неприятности.

С площади Сажье зашел к таверне Святого Иоанна Евангелиста. Денег у него не было, но в душе теплилась надежда, что удастся заработать кружку пива, сбегав по какому-нибудь поручению. У таверны кто-то окликнул его по имени.

Обернувшись, Сажье увидел бабушкину приятельницу, сидевшую вместе с мужем за прилавком. Женщина махала ему рукой. Она была пряхой, а ее муж – чесальщиком. Неделю за неделей мальчик находил их на том же месте: он расчесывал шерсть, она сучила пряжу.

Сажье махнул в ответ. Госпожа – na – Марти, как и бабушка Эсклармонда, принадлежала к последователям новой церкви. Ее муж, сеньер Марти, не был верующим, хотя вместе с женой заходил к Эсклармонде на Троицу послушать проповеди Bons Homes.

Тетушка Марти взъерошила мальчику волосы:

– Как поживаешь, юный господин? Так вырос, что тебя и не узнаешь.

– Спасибо, хорошо, – с улыбкой отозвался он и повернулся к ее мужу, связывавшему шерсть в пучки, готовые на продажу. – Bonjorn, сеньер!

– А Эсклармонда? – продолжала тетушка. – С ней тоже все хорошо? Держит всех в строгости, как всегда?

Сажье ухмыльнулся:

– Да уж, как всегда.

– Ben, ben. Хорошо!..

Сажье, подогнув колени, уселся у ног пряхи, глядя, как крутится колесо прялки.

– Na Марти, – заговорил он, помолчав, – почему ты больше к нам не приходишь?

Сеньер Марти отложил шерсть и переглянулся с женой.

– Да ты знаешь, – ответила тетушка Марти, отводя взгляд, – столько дел! Мы теперь реже выбираемся в Каркассону.