Ландскнехт шагает к океану - страница 8

— Он что сквозь воду видит? — прохрипел Михель, ловя языком падающие из-под зюйдвестки капли пота — хоть какая-то влага.

— Бери выше, — не скрывая восхищения, отозвался его сосед по банке Питер, — он их, зверюг, нутром чует.

Михель с каким-то даже облегчением отметил, что Питер также со свистом заглатывает воздух, и бока его ходят, как у загнанной лошади.

— Да уж, — словно прочитав его мысли, отозвался Питер, — нарастил жирку, ошиваясь на бережку. Хоть самого гарпунь да разделывай. Пивко, ветчина, гулянки до утра... Ничо, опосля первого кита такую лёгкость вдруг почуешь, до Америки догрести — раз плюнуть. А потом опять на твердь земную — прогуливать вытопленные из китов звонкие талеры. И всё по-новому. Моряк — скотина земноводная. На бережку он с тоской глядит вдаль морскую, особливо ежели переберёт хмельного, на палубе его со страшной силой тянет в родной порт. Пока очередной китяра не окажется злее и хитрее остальных.

— И что тогда? — Михель со страхом ждал ответа.

— Об этом лучше не думать. Моли святого Николая[17], чтобы не выдал в трудный час. Хорошо также, чтобы, если что, это произошло как можно быстрее, чтобы не успеть ни испугаться, ни осознать.

— Буквально прирастаешь к морю, — стараясь сменить тягостную тему, со смехом начал новую историю Питер. — Был тут у нас китобой, задолго до тебя — Боб его все прозывали, потому как бобы с салом для него первейшая закуска. Где увидит бобы с салом на столе — сразу шляпу бросает: всё, что накрыл, — его. Отца с матерью готов за блюдо бобов заложить. Уж и поколачивали его не раз — всё едино. Как увидит бобы — хоть на цепь его сажай.

— Я больше бобы уважаю с кровяной колбасой, хотя с салом оно тоже вкуснятина, — причмокнул Михель.

— Так вот что Боб как-то на берегу учудил. Загрузил он чрез меры трюмы и вином, и пивом, и все кричал, что без моря жить не может, хотели уж его раскачать да швырнуть с причала. В конце концов нанял он двух нищих, чтобы те всю ночь раскачивали его гамак, изображая качку. Бедняки с радостью согласились, надеясь на лёгкий заработок, но жестоко просчитались, прокляв все и вся. Едва они останавливались, Боб тут же продирал глаза и, чертыхаясь, требовал «крупной зыби» либо «настоящего шторма». Как они его не зарезали и не ограбили — остаётся только гадать. Наверное, побоялись, что житья им не будет и китобои всего побережья не успокоятся, пока не насыпят над ними могильный холмик. Несмотря на чудачества, Боба любили. А может, именно за подобные фокусы и любили.

— Да уж, не повезло беднягам.

— В подобных развлечениях Боб довольно скоренько спустил свою долю, посему по-быстрому подрядился на первый подвернувшийся буйс. С моря они не вернулись. Один Всевышний знает, что произошло. Так-то вот.

— Не дрейфь, парень, — это тебе не кубрик гонять, тут кулаки не помогут. Здесь всем заправляет его величество Океаническое море[18]. Именно оно может разрешить или не разрешить киту нас обидеть, точно так же, как и нам добыть кита, — Виллем тоже оказался не против разрядить обстановку разговором. — Мы смертны, и киты смертны, а океан — вечен. Он побеждает реки и перемалывает скалы. А ещё дышит.

— Да ты прям язычник какой-то, — только и смог выдохнуть Михель, не забывший гневного выпада Виллема в кубрике.

— Походи с наше в море, тогда и суди.

— Ты Священное писание хорошо знаешь? — Питер тут же сам себе и ответил. — Явно давненько в него не заглядывал. Так вот, про Америку, Индию, Китай и прочие земли неведомые там ни полсловечечка. Однако и не мираж же они. Значит, дьяволова-то землица. И богатства её несметные от нечистого, во искушение христианского мира. Возьмём ради примера тех же монархов испанских. Покуда не добыли мечом земель тех, трижды заклятых, ведь оплотом, красой и гордостью крещёного мира являлись. Веру Христову обороняли, с сарацинами да басурманами доблестно бились. И хляби эти бездонные долгонько люди иначе как Испанским морем[19]не звали. А из Америки, с Филиппин, вместе с золотом, самоцветами, шёлком и прочими чудесами заморскими начали таскать из-за моря ненависть, злость, жадность, гордыню. Истинную веру исказили. И стал народ сей из судьбоносного — гореносным. И море перестало быть Испанским — не за что, стало быть.