Лавровы - страница 18

— Конечно, знаем, Николай Дмитриевич.

Николай разрезал булку и накрыл ее большими кусками колбасы. Его короткопалые широкие руки двигались уже плавно и уверенно. Ему, как всегда, было очень легко с этой молодой женщиной, женой Фомы Клешнева, человека, крепко связанного с железнодорожными мастерскими, в которых работал Николай и откуда сейчас был направлен в армию. Клешнева уважал и отец Николая, хотя был старше его лет на пятнадцать.

Мать Николая умерла, отца увели в тюрьму, но странно — Николай не чувствовал себя одиноким. Он не был одинок здесь, в неказистых домишках рабочего Питера. Дождь, который по-прежнему хлестал в окна, уже не казался ему таким унылым.

Таков был последний вечер Николая Жукова перед уходом его в армию. Наутро он был уже в казармах. Через месяц-полтора после прибытия на фронт Николай ясно понял, что находится между двух огней. Смертью грозили ему и немцы и его непосредственные начальники.

Однажды Николай с товарищами по батарее наблюдал за разрывами немецких снарядов, грохотавших в поле, где погибала посланная на убой пехота. Русские пушки молчали.

— И что это у нас, ребята, снарядов все нет да нет? — не выдержав, удивился вслух молодой наводчик. — У немца вон сколько, а у нас вечно нехватка. Почему?

— А потому, — резко ответил Николай, — что командуют нами наши же враги.

Не прошло и пятнадцати минут, как он внезапно был послан разведать, нельзя ли установить наблюдательный пункт впереди пехоты. Это задание не имело никакого смысла. Все равно снарядов не было, батарея готовилась отойти. Николай понял, что это — расплата за его слова. «Нет, — думал он, пробираясь по ходам сообщения, а перед окопами используя каждую чуть заметную бороздку, — нет, не дам себя убить». Когда он вернулся, батарея уже получила приказ об отходе. Он попытался доложить о результатах разведки, но это никого не интересовало. Наводчик отвел его в сторону, и губы его тряслись, когда он зашептал:

— Ей-богу, браток, ничего я про тебя не сказал, не согрешил. Это сука фельдфебель подслушал, ты его стерегись.

Именно с этого дня начались все более откровенные беседы Николая с солдатами, но с этого же дня он был взят под особое наблюдение, а потом, когда начальство навело о нем справки, его стали, чуть что, направлять на самые опасные дела. Несмотря на то, что он был артиллеристом, его при отступлении то и дело посылали в пехоту, в цепь стрелков, прикрывавшую отход.

Все лето армия стремительно отступала на восток. Николай Жуков почти всегда шел с последней цепью. Фактически он был переведен в пехоту и редко являлся на батарею. Но каждый раз, когда он возвращался, его встречали как героя, ему подносили кто — картошку, кто — яблоко, а кто — пару глотков спирта из походной фляжки.

Взводный послал Николая разведать, что за стрельба поднялась в деревне, мимо которой проходил полк. Деревня горела, и непонятные беспорядочные залпы гремели в ней. Осторожно приблизившись к горящим хатам, Николай Жуков пригляделся, и опыт многих дней, проведенных на фронте, помог ему понять, что случилось. Это взрывались брошенные в хатах обоймы с патронами. Командиру взвода это было, конечно, ясно с самого начала, но тем не менее он отправил Николая на разведку, да еще к тому же одного. И Николай понял яснее чем когда-либо, что, куда бы он отныне ни попал, всюду следом за ним пойдет указание: «Неблагонадежный, не щадить». Он был вроде штрафника, обреченного на смерть.

Николай побежал прочь от деревни, догоняя взвод. Уже темнело. Он бежал до тех пор, пока чуть не напоролся на проволочные заграждения.

Где проход?

Он остановился и медленно, вглядываясь в сумрак, пошел вдоль проволоки.

Может быть, рогатка уже закрыла путь?

Николай почувствовал, как все внутри у него похолодело. Неужели товарищи бросили его? Он снова медленно пошел вдоль проволоки.

Туда ли он идет? Может быть, нужно идти как раз в обратном направлении?

Становилось все темнее, проволока казалась бесконечной, а саперного ножа, чтобы перерезать ее, у Николая не было. Пробраться же через тройной ряд заграждений невозможно. Это верная и мучительная смерть.