Легенда о Сибине, князе Преславском - страница 10
Я спрашиваю Станева: к художественному опыту каких писателей прошлого он особенно восприимчив, кто из них оказал на него наиболее ощутимое влияние?
Ответа нет. Он говорит, что не знает. И снова: пусть этим-де занимаются критики.
— Писатель, — замечает мой собеседник, — наделен особо чувствительным душевным аппаратом. Ни одна встреча с кем бы то ни было не проходит для него бесследно, тем более встреча с крупным явлением искусства. Он как губка всё впитывает в себя. Но я не могу отдать себе ясного отчета — кому из великих художников прошлого я должен быть обязан больше других. Я могу лишь сказать, что из русских писателей мне особенно интересно бывает общение с Достоевским и Толстым, умевшими глубже и проницательнее других заглядывать в душу человека.
Э. Станев говорит о значении, какое он придает художественной форме, различным её элементам. Вне раздумий о ней нет искусства. Каждый новый роман властно требует иной структуры, иного построения сюжета, иных принципов выявления характера.
— Я не могу сесть за новое сочинение, если его форма не овладела мною, если не нашел соответствующих его содержанию и философии манеры повествования, образной ткани, тона, музыки слова. Когда я писал, например, «Антихриста», то с большим трудом вживался в непривычную для меня форму. Я как бы облачал себя в рясу. Эта форма долго держала меня в напряжении, пока я не овладел ею и перестал её замечать.
Э. Станев говорит в этой связи, что каждая новая книга должна быть открытием Это не значит, что она им всегда становится, но к этому надо стремиться. Писатель не имеет права повторяться.
— Я не могу свою работу превращать в гончарное производство…
Станев произносит слова раздумчиво и убежденно. Иногда даже запальчиво, словно полемизирует с неким невидимым оппонентом. Подчеркивает значение тех или иных слов резким движением руки, рассекая воздух ребром ладони. У него есть свой взгляд на предмет, и он готов его всегда горячо отстаивать.
Э. Станев говорит о том, сколь трудна и ответственна писательская работа. И как важно писателю быть верным своему призванию.
— А знаете, что всего удивительнее: чем старше и мастеровитее становишься — всё более убеждаешься, как много ты ещё не умеешь. Один из парадоксов нашей профессии в том, что с годами сопротивление материала возрастает. Писатель научается видеть свои недостатки, коих он прежде не замечал. Он становится требовательнее к себе и более зорким. А этот процесс не имеет предела. Вот почему с каждым часом работа идет всё труднее.
…Я смотрю на полки с книгами Станева, изданными во многих странах мира, и на усталое лицо хозяина этого кабинета. Сколько же труда и бессонных ночей спрессовано в них! А заботам нет конца! Повсеместно признанный мастер культуры, удостоенный многих почестей и званий художник, Эмилиян Станев продолжает вести жизнь неутомимого труженика. Он верен своему призванию.
С. Машинский
И азъ по многу земли ходихъ, и не
самъ виделъ толико многу магесницы,
како оу тая наша земля Блъгарска, и
самовили и бродницы…
И я по многим землям ходил, но
нигде не видел столько чудес, как в
земле нашей болгарской, и русалок,
и духов.
Из старинного дамаскина
Понеже вселукавый враг наш рассеял по всей земле болгарской ересь манихейскую, смешав её с масилиаскою, — тем, кои являются начинателями этой ереси, — Анафема!
Тем, кои нарекают Сатану творцом зримого и распорядителем всего из земли произрастающего, — Анафема!
Тем, кои твердят, что Сатана создал Адама и Еву, — Анафема!..
Тем, кои говорят, что женщина зачинает в утробе своей благодаря Сатане и что с того мгновения Сатана пребывает в ней неотступно вплоть до рождения младенца, — тем, кои говорят сие, — Анафема!
…Твердящим же, что Бог не приимет человека, кающегося в своих грехах, — Анафема трижды!
Из синодика царя Борила
1
Воротившись с охоты, князь совершал омовение.
На дворе отощалые гончие глодали разрубленные хребты серн и кабанов, сокольничие бранились с псарями, потому что соколы, уже в надетых колпачках, кричали, раздраженные этим пиршеством собак; в пристройках, где находились кухни, слуги разделывали свежину, и стук топоров едва ли не заглушал клепала городских церквей, призывавших к вечерне. На дубу у огромного колодца была подвешена выпотрошенная оленья туша, сочившая кровью.