Легенда старого Чеколтана - страница 15

Лукьяненко добросовестно все проделал: покрутил ручку, поговорил с телефонистом.

— Значит, здесь все в порядке, повреждение в другом направлении, — говорит старшина и стал провода сращивать, а проводнички от телефонного аппарата в рот взял, чтобы они на землю не упали.

Лукьяненко сидел-сидел, да и крутнул ручку телефона. Голованов так и замер на столбе: провода-то у него во рту — ток от индуктора через язык пошел. И крикнуть он не может, и провода выбросить силы нет — челюсти словно судорогой свело. Старшина потом целую неделю ничего горячего не мог в рот взять… Ведь так?

Лукьяненко молча улыбнулся.

— После этого случая стали о нем ребята разные небылицы рассказывать: что он на турник с «кошками» лазил; сам себя за ногу шкертом привязывал, чтобы не утонуть, да мало ли еще что.

— Ты же добавь, что все эти рассказы от тебя исходили, — сказал Лукьяненко.

Тут уж Колокольников смутился, да не надолго: хмыкнул, продолжал:

— Да, так кто-то из ребят, кроме того, подсмотрел, что он в письме к девушке писал о бушующем море и о службе на кораблях. Ну, вы же сами понимаете, что матросы на посту море да корабли только с берега видят… Конечно, стали над ним шутить.

— Володя, дескать, плавает от койки до камбуза, аж пыль клубами сзади!..

Совсем заскучал тогда парень — и специальность ему не дается, а тут еще это… Лежит он однажды на койке в кубрике, глаза открыты, и в них такая тоска, что мне даже не по себе стало.

— Ну, что ты, друг, загрустил, — говорю ему. — Пошутили ребята, и все…

А у него даже слезы навернулись.

— Я же не виноват, — говорит, — что мне на берегу служить приходится…

Жалко мне его стало.

— Ты, — говорю, — Володя, не горюй. Можно быть хорошим моряком и на суше. — И начал ему рассказывать, как морские пехотинцы во время войны сражались — я только-только об этом книжку прочитал. — Они в общеармейской форме были, а в атаках их фашисты сразу узнавали и «черной смертью» прозвали недаром.

Вижу, глаза у Володи немного повеселели, но не совсем он успокоился:

— Так ведь это во время войны было, — говорит он. — А что я сейчас могу сделать?

— Вот в этом-то и вопрос. Моряк — это значит в любом деле мастак: за что ни возьмется — все спорится. А в тебе вот ничего морского, кроме формы, нет, потому и товарищи смеются.

Покраснел он тогда так, что даже уши стали розовыми. Но ничего не сказал, отвернулся к стене, и все…

Сквозь просветы в деревьях показалась темная лента шоссе.

— Дальше идет стационарная линия связи, там все в порядке, — сказал Лукьяненко. — Разрешите мне, товарищ старший лейтенант, возвращаться?

— Да, да, пожалуйста!

— До свидания. Счастливого вам пути. А ты, Дамир, — повернулся Лукьяненко к Колокольникову, — если будешь дальше рассказывать — не особенно привирай.

— Ну что ты! Да правдивее меня…

— Только барон Мюнхаузен был, — дополнил Лукьяненко.

Посмеялись, еще раз простились, и вскоре Лукьяненко исчез за поворотом тропинки.

— Что-то не видно машин, видать, долго нам здесь стоять придется… — сказал Колокольников.

— А зачем стоять? Пойдемте. Будет машина — догонит, нет — все равно какая-то часть пути останется позади. Есть же восточная поговорка: «Дорогу осилит идущий». Вот и последуем этому мудрому совету.

Поправили каждый свою ношу и зашагали по дороге.

— Так что же потом с Лукьяненко случилось? — спросил, пройдя с полсотни метров, Бондарук.

— С Лукьяненко-то? Как пишут в нашей флотской газете, «благодаря умелому руководству со стороны командования и с помощью товарищей стал опытным специалистом…» Я шучу, конечно, — улыбнулся Колокольников, — но после того он действительно стал по-настоящему специальностью интересоваться. То, смотришь, за учебник уцепится так, что хоть ухо режь — не услышит, то стоит в стороне и два провода крутит — вязку делает.

Однажды часов в пять утра Лукьяненко вышел из помещения. Прошло полчаса, прошло сорок минут, а он не возвращается.

«Что он, думаю, делает!» — и выглянул во двор. Смотрю, а Лукьяненко по деревянной радиомачте вверх с кошками взбирается и уже почти до самой антенны долез, а это раза в три выше, чем обыкновенный телеграфный столб.