Легенда старого Чеколтана - страница 16
Я ему, конечно, мешать не стал, ушел обратно к дежурному столику, но в душе обрадовался за товарища:
«Значит, думаю, по-настоящему решил делом заняться!»
А через некоторое время еще один случай произошел. Навалился тогда шторм, похлеще, чем нынешний. Ну и вдруг связь с батареей прервалась. Лукьяненко быстро собрался и на линию выехал, а я постоянную вахту открыл — посижу, думаю, пока Володя неисправность устранит. Мы с батареей радиосвязь по расписанию держали, вылезем через каждые два часа в эфир, обменяемся любезностями — как, мол, слышимость, как погода — все это по коду, конечно, — и опять перерыв.
Прошло часа три, я уже стал беспокоиться, долго ли, мол, мне еще на вахте стоять, а тут Лукьяненко докладывает:
— У оврага штормом повалило восемнадцать столбов.
Восемнадцать столбов! Это почти километр линии лежит на земле. А овраг находился от нас километрах в четырнадцати, а то и все пятнадцать наберется. Если бы близко было, можно бы всем личным составом попытаться столбы поднять, а на таком расстоянии что сделаешь!
Пообещали из штаба базы утром выслать линейно-ремонтное отделение. Значит, стоять мне на вахте еще ночь, а может, и целые сутки. Положеньице!
Прошло еще около трех часов, на дворе уже совсем стемнело, и тут Володя докладывает:
— Связь с батареей восстановлена!
Понимаете, восемнадцать столбов лежит на земле, а связь есть! В чудеса я не верю, и поневоле у меня зародилось подозрение, что Лукьяненко в первый раз неправильно доложил. О том, что он восстановил линию, ни у кого и мысли не было. Такое повреждение одному устранить невозможно.
А между тем это так и было. Подъехал Лукьяненко к оврагу, видит, линия лежит на земле. Кроме восемнадцати упавших — шесть столбов еще наклонились, но провода не оборвались. Включился он в линию, доложил и хотел уже обратно ехать, да задумался.
«Провода целы, и если приподнять немного столбы, чтобы они на земле не лежали, связь работать будет».
И решил он под столбы камни подложить, благо в овраге их полно. Спустился на лошади в овраг, набрал полный воз камней и стал у каждого столба по одному сбрасывать. Но дальше у него получилось, как у того журавля: нос вытащит — хвост увязнет, хвост вытащит, нос увяз; столб поднимет — камень подложить некому; к камню подойдет — столб поднять некому. Хоть плачь! А тут еще ветер с ног валит, дождь льет, грязь — еле ноги вытаскиваешь.
И все-таки придумал: повозку подтащил к самому концу столба, через нее перекинул вожжи, один конец их прикрепил за столб, другой — лошади за сбрую и — н-но! Лошадь дернула, столб приподнялся, а Лукьяненко в это время камень подсунул.
Лиха беда — начало. Дальше легче пошло.
В общем, до ночи все столбы приподнял, провода от грязи очистил и тогда уже домой поехал. Видите, как изменился человек! То не мог обыкновенную скрутку сделать, а то вон какую смекалку проявил — настоящую флотскую.
И вот у Лукьяненко в личном деле появилась первая благодарность. Это его прямо-таки окрылило. Специальность начал еще серьезнее изучать, да и во всем подтянулся. Надо сказать, что за это время и внешне он сильно изменился: вырос, в плечах раздался. Сейчас его Володей и назвать неудобно, в крайнем случае Владимир…
Ну да что дальше говорить — сейчас его фотография в Доме офицеров флота выставлена, рядом с адмиралами и Героями Советского Союза. Вот так-то…
Колокольников вздохнул; как видно, он и радовался успехам товарища и завидовал им. Завидовал хорошей завистью, которая заставляет идти вперед, совершенствоваться.
Моряки прошли почти половину пути, а машин все не было.
— Неужели до самого города пешком? — спросил Колокольников.
— Во время войны и больше переходы делали, да еще с боями.
Колокольников промолчал.
Дорога круто сворачивала в горы, обходя скалистый мыс.
— Пойдемте прямо, здесь ближе, — предложил Бондарук и сошел с дороги на тропинку, змейкой убегающую вверх.
Матрос последовал за ним.
Через полчаса они взошли на вершину мыса. Со вздыбленной над морем скалы открывался широкий простор: слева, уступами уходя вдаль и постепенно расплываясь в легком тумане, высятся горы; справа, огромным языком вдаваясь в берег, лежит бухта — в глубине ее, затушеванный сизой дымкой, темнеет город; а впереди — море.