Легионы просят огня - страница 9

Где же?

Там, где была моя комната? Или в другом крыле, где комнаты гостей?

Не знаю.

– Кхм, – деликатное покашливание. Оборачиваюсь. Квинтилион смотрит на меня. Поза управителя выражает вежливый, но настойчивый вопрос.

– Ты-то мне и нужен, – говорю я.

– Господин?

Ветер обдувает мое лицо. Пахнет умирающей листвой и одиночеством. Сегодня один из последних солнечных дней в этом году. Дальше будет только осень…

И зима, конечно.

Не знаю, какая зима в Германии, но думаю – ужасающая. Как все здесь.

– Легат? Вам что-нибудь нужно?

Я перевожу взгляд на управителя и, наконец, вспоминаю, зачем его позвал.

– Мой брат… Луций. Он жил здесь?

Квинтиллион кивает:

– Да, господин. Когда ваш брат приезжал навестить господина пропретора, он останавливался в этом доме.

– Где именно?

Управитель медлит. Я выдыхаю сквозь зубы.

– Ладно, уж… веди. Будут тебе ответы.

Квинтилион кивает. Мы проходим по галерее вдоль сада, мимо статуй, минуем поворот во внутренние покои и оказываемся… Что?! Я останавливаюсь.

Сложное сделать – простым. Так сказал бы кентурион Тит Волтумий.

Квинтиллион поворачивается ко мне – лицо излучает простодушие. Вот лукавая, беспринципная бестия!

Он поднимает полог:

– Легат?

Мгновение я медлю. Затем делаю шаг и оказываюсь в своей комнате.

Нет, не в своей…

В комнате Луция.

Здесь ощутимо холодно.

Через окно, закрытое стеклом, в комнату проникает тусклый дневной свет, ложится на мозаичный пол. На кровать, на кушетку, украшенную резьбой. На стены, покрытые сценками охоты.

Я оглядываю комнату. Я не был здесь с того дня, когда убили старого Тарквиния…

Моего раба… нет, не раба.

Моего воспитателя.

Комок в горле. В последнее время у меня слишком много потерь.

«…любой идиот», вспоминаю я слова Арминия.

Не любой. Только особенный.

В детстве старшие братья частенько зовут младших «идиотами». Это нормально. «Особенным идиотом» для Луция мог быть только я. Или Квинт? Но скорее, речь обо мне. Квинт слишком маленький.

Значит, если брат хотел, чтобы его глупый наследник получил эти записи, он должен был выбрать место, о котором я догадался бы…

А я не догадываюсь.

– Легат? – голос Квинтилиона. – Все в порядке?

– Здесь холодно.

Квинтилион кланяется.

– Простите, легат. Понимаете, мы еще не запустили большую печь. Сейчас все будет исправлено.

Я рассеянно киваю.

Может, я ошибся и никаких записей брата не существует?

Или они спрятаны настолько надежно, что их обнаружат только наши потомки через пару тысяч лет?

– Осторожнее, – голос Квинтилиона. – Сюда… Осторожнее, говорю! Вот лентяи!

Рабы, сгибаясь от тяжести, вносят бронзовую жаровню. Ставят в центре комнаты. Раб в фартуке, прожженном во многих местах, машет опахалом. Угли мгновенно раскаляются. Тлеют багровым. Тепло струится, наполняет комнату… Хорошо.

– Легат?

– Можешь идти, Квинтилион. Спасибо.

Я остаюсь один. Приятно побыть в тишине. Смотрю на тлеющие угли. Когда мне было одиннадцать, случился тот пожар на бабушкиной вилле; огонь охватил дом, деревянные пристройки, конюшню – мне до сих пор снятся крики сгорающих заживо лошадей…

Так что к огню у меня сложные чувства.

Ладно, сейчас не об этом… Где мог Луций оставить свои записи? При условии, что он прятал их здесь?

От напряжения начинает болеть голова.

Я смотрю на угли – и вдруг понимаю.

Вот оно!

Пожар. Огонь. То, что всегда пугало меня… и всегда привлекало. И о чем Луций всегда знал. Я подхожу к стене. Оглядываю ее…

Конечно, в комнате холодно. Потому что систему отопления еще не запустили – рано. Обычно в подвале большого дома делают огромную кирпичную камеру – очаг, там сгорают дрова. А дым идет по специальным ходам под полом комнат и выходит наружу через стенные каналы. И в доме становится хорошо и тепло. И ногам приятно, даже босиком.

Это называется гипокауст – с греческого «тепло снизу».

Но чтобы ходы не забивались, нужны отверстия для чистки. А брат погиб летом… И если ему был нужен тайник, то стоило поискать то, что летом не используется. Центральное отопление.

Я берусь за бронзовые ручки и с усилием вынимаю заслонку из стены…

Скрежет кирпича. Опускаю заслонку на пол, выпрямляюсь.

В стене темнеет прямоугольник, оттуда резко тянет гарью. Я медлю, потом засовываю в дыру руку…