Легкость бытия - страница 4

Иногда экстаз можно выразить с помощью малозначимых слов. На днях я читал Вильяма Самуэля. Он пишет:

Раздумывая над загадкой общения, лежа на склоне холмов, я стал свидетелем счастливого воссоединения отца с его пятилетним сыном, который на несколько часов потерялся в лесу. Я знал, что ребенок найдется, и я знал о том, что мне это известно, но, несмотря на это положительное знание, я не мог развеять страхи отца или сделать так, чтобы он понял увиденную мной истину. И как раз в минуты моих размышлений, когда я спрашивал себя, почему я не способен общаться именно тогда, когда это так важно, я увидел, что отец и сын нашли друг друга.

О, какое воссоединение! Босой оборванец выбежал из леса, крича изо всех сил: «Папочка! Папочка!» И я увидел, как отец обнял сына и, не стесняясь, разрыдался. Он только и мог повторять: «Господи, слава тебе!», «Господи, слава тебе!», и так без конца.

Приходят минуты, когда нужно что-то сказать, а ничего сказать нельзя. Приходят минуты, когда слезы говорят гораздо больше слов. Приходят минуты, когда смех говорит гораздо больше слов. Приходят минуты, когда жесты говорят гораздо больше слов. Приходят минуты, когда молчание говорит гораздо больше слов. Смех, слезы, жесты, молчание - все это содержится во втором языке, поэтическом языке.

Вильям Самуэль также пишет:

Однажды в Китае мне дали прочесть одно короткое стихотворение, чтобы я дал ему толкование. Я был готов ответить тотчас же, но мне сказали, что мне дают двадцать восемь дней на его обдумывание.

- Зачем так долго ждать? - спросил я, проявив обычное нетерпение западного человека.

И мне ответили:

- Потому что ничто нельзя считать прочитанным, если это не прочитали двенадцать раз. Прочтите это стихотворение несколько раз.

Я так и сделал. Двенадцать раз по двенадцать, чтобы прочесть двенадцать раз. И я услышал мелодию, которую в ином случае не услышал бы. И тогда я понял, почему некоторые строки в Библии или другой книге после многократного прочтения день за днем неожиданно раскрывают перед читателем свое новое значение.

В этом весь секрет мантр. Мантра - это уплотненное стихотворение, это суть поэзии. Вы не можете понять мантру, просто читая ее. Не то чтобы вы не поняли ее интеллектуально, мантра проста, и ее смысл очевиден, но явный смысл - это не настоящий смысл. Явный смысл приходит из первого языка, а скрытый смысл вам придется ждать.

Вам придется ждать в глубокой любви, в высоком молитвенном настроении, и порой скрытый смысл будет неожиданно вырываться из вашего бессознательного, он будет являться вам. Вы услышите мелодию. Эта мелодия и есть смысл, и это не тот смысл, который вы расшифровали из первого языка, при первом прочтении. И никто никогда не знает о том, что произойдет.

Поэтому на Востоке люди постоянно читают Коран, Бхагавадгиту, Дхаммападу. Эти книги читают беспрестанно. Их декламируют каждый день, утром и вечером. Их читают как можно чаще. И люди даже не считают, сколько раз они прочли их, какой в этом смысл? Но с каждым новым прочтением что-то движется в вас глубже, и колея углубляется. И однажды вы слышите мелодию.

Услышав мелодию, вы познаете настоящую мантру. Вы встретились со вторым скрытым слоем, в котором заключена настоящая поэзия. Это нельзя понять, это можно только услышать. Это нельзя понять, это можно только испытать.

Эти короткие стихи Иккью подобны мантрам. Не пытайтесь понять их интеллектуально. Вместо этого поиграйте с ними с глубокой любовью, состраданием, гармонией. И постепенно, как благоухание, как мелодия, что-то поднимется в вас, и вы сможете увидеть, что хочет донести до вас этот человек. Иккью хочет дать вам то, что невозможно дать. Он хочет сказать вам то, что невозможно сказать. И все же ему удается передать вам это.

Иккью был странным мастером. Мастера дзен вообще странные. Религиозный человек непременно будет странным, потому что он живет в совершенно другом мире, он живет в отдельной реальности. Он начинает существовать здесь как посторонний. Он становится чужаком этому обыкновенному миру, потому что он здесь, и все же он не от мира сего. Он живет в мире, но он не затронут, не испорчен и не загрязнен им. Он живет здесь, но живет так, что мир не касается его. Он не бежит из мира. Он живет необычно в обыкновенном мире.