Ленинград, Тифлис… - страница 3

— Лева, что нового?

Лидия Файнберг, кажется, была всегда. С первого курса института истории искусств.

— Лида, ты же знаешь… Что может быть у меня нового…

— Ну, тогда слушай!

Лидия Файнберг нигде не работала. Иногда вела семинары в университете, но не регулярно. В основном — литературная поденщина. Рецензии, обзоры… Но она всегда была в гуще событий.

Лилиенталь слушал невнимательно. Рисовал узоры на листе бумаги. Время от времени вставлял:

— Да ну! Не может быть!..

Раз в неделю звонил Анне Марковне…

— Ничего не слышно? Нужно ждать, Анна Марковна, нужно ждать… Я к вам забегу…

— Спасибо, Левушка. Спасибо…

Лидия Файнберг эвакуировалась в сентябре. Накануне отъезда позвонила:

— Лева, я внесла тебя в список. Завтра в семь подходи с вещами к Пушкинскому Дому.

— Спасибо, Лида. Но я никуда не поеду.

— Лева, не валяй дурака!

— Лида, мне надо быть здесь, в Ленинграде.

Морозы, бомбежки и артобстрелы начались в октябре. В Публичке было холодно. Лилиенталь в пальто и перчатках сидел на своем привычном месте, делая записи карандашом.

Дома было тоже холодно, но все же не так. Лилиенталь в одежде забирался на кровать, натягивал на себя одеяло и шерстяной плед. Приемника не было, его забрали еще в июле. В черном репродукторе тикал метроном.

В октябре Лилиенталь потерял свою продовольственную карточку. Норма служащего второго разряда, 150 грамм хлеба в день. Подумав, что заложил карточку в какую-нибудь книгу, он с библиотекаршей перелистали все книги на его полке. Карточки не было. Наверное, забыл в булочной. Там не вернут.

Лилиенталь обыскал весь дом. В глубине шкафа завалялась баночка крабов, на пестрой этикетке было игриво написано — «СНАТКА». Этой баночки Лилиенталю хватило на две недели. Он кипятил воду в кастрюльке и опускал в нее чайную ложку крабов. Когда крабы кончились, он опустил в кипяток пустую баночку. Казалось, что у воды — крабовый вкус.

Как-то в дверь постучали. Сперва Лилиенталь подумал, что это галлюцинация. Это случалось с ним все чаще, он слышал голоса, говорил с людьми, хотя знал, что их давно уже нет.

Стук не прекращался. Лилиенталь открыл дверь. Перед ним стоял военный с пушистыми рыжими усами.

— Вы меня не узнаете?

Лилиенталь покачал головой.

— Я — Голанд, режиссер-документалист. Работаю на Ленфильме. Мы с вами часто встречались…

Лилиенталь вспомнил. Голанд, конечно, Витя Голанд. Из другой, довоенной жизни. Только с усами.

Голанд вошел в комнату. Разложил на столе свертки.

— Я слышал, что у вас неприятности. Решил немного помочь.

Голанд развернул свертки. На столе появились буханка хлеба и кусок сала.

— Откуда у вас это?

— Мы на военном довольствии. Творческих людей нужно подкармливать.

Голанд подошел к книжному шкафу, провел рукой по корешкам.

— У вас тут ценные книги. Я мог бы кое-что приобрести. Обменять на продукты. Вот, скажем, это… — Голанд достал большой том «Мира искусства», — разрешите…

Лилиенталь взял из рук Голанда книгу, раскрыл титульный лист. Поперек страницы было написано:

Милому, милому Левушке. С любовью. Вета.

— Нет, только не эту…

Лилиенталь перелистал страницы. Из книги выпал небольшой конверт, а из него — красноватая десятирублевка. Голанд поймал ее в воздухе.

— Коллекционируете царские дензнаки?

Лилиенталь испуганно спрятал бумажку в карман.

Утром при свете он внимательно осмотрел бумажку, повертел в руках. Ничего особенного, обычная ассигнация и к ней прикреплена какая-то карточка с адресом по-немецки… Достав с полки папку «Материалы к монографии», Лилиенталь положил ассигнацию и карточку в конверт и засунул его между первой и второй страницами рукописи.

Голанд наведывался довольно часто. Приносил еду и уносил книги. Не брезговал и вещами. Прихватил старинный самовар, отцовский портсигар с камешками, костяной нож для разрезания бумаг.

Лилиенталь немного отъелся. Посвежел. Решил дойти до Публички. Часам к двенадцати добрался до Невского. Город был мертв. Посреди Невского стояли замерзшие трамваи. Лилиенталь пробирался по узкой тропинке, протоптанной вдоль домов. Ровно в час начался артобстрел. Взрывы слышались где-то впереди. Дрожала земля, и в окнах бились стекла. Пахло кислым.