Ленинский тупик - страница 11
— В той конторе, где твой Лександр, Тихон Иваныч плотничает. Инякин Тихон. Слыхала о нем?. Знаменитый человек. О нем статья была. На обеих сторонах газетки. Что Тиша твоему скажет, тому и быть! Так что ты, девка, не горюй.
Нюра отпрянула от стекла, словно в нее с улицы запустили камнем.
— В любви указа нет!
Вагон швыряло из стороны в сторону, он дребезжал в узких и извилистых переулках городской окраины. В трамвайном скрежете Ульяна не сразу расслышала тоненький голосок.
— Тихон Иванович… он что, над Шурой старшой?
— Ста-аршой? Старшой — мокрая курица перед ним. Тот и слова не скажет по-мужски. Все «балочка», «кирочка», «рулеточка»… Тиша не старшой, он Ермаку правая рука.
Он ваш знакомый? — обрадовалась Нюра.
— Зна-акомый?.. Коли б не я, он, может, судьбу свою не нашел бы.
Нюра взглянула на нее молча.
Ульяна облизнула налитые губы кончиком языка, точно попробовала вкусного; рассказывала улыбчиво, с теми подробностями, которые остаются в памяти лишь от неизбывного горя и от редкого счастья.
— На святках то было. В дальние годы. Дала я Тише вынуть из блюда под вышитым рушником перстенек, спели ему девки подблюдную: «За рекой мужик богатый гребет золото лопатой. Кому вынется, тому сбудется, скоро сбудется — не забудется, слава!» «Тиша, — говорю ему, — вишь, тебе какая песня вынулась. Подавайся в город — судьбу найдешь».
А сестер-братьев у них была «Инякина пропасть». Так их в селе и прозывали. Изба большая, крыта соломой, пол земляной. Ну, известное дело, под оконцами куры, в чулане теленок, в сенцах боровок, в избе ребятня. Копошатся, как муравьи. Грязь, копоть, блохи…
Какой-то пассажир хотел потеснить Ульяну, она отвела его легким движением руки.
— Уступили Тишу во Владимир, камнетесу в помощники. Лето поворочал он надгробные плиты. Под успеньев день отмахал в ночь тридцать верст, к мачехе. Обещала мачеха подарить ему красную рубашку, чтобы пошел со всеми добрыми людьми в церковь… Но о той рубашке одна я, видать, и помнила. Вместо церкви кинулся он на погост, пролежал там незнамо сколько на материнской могиле, а утром подался в город, питаясь Христовым именем.
От нас бабы ходили в город, на богомолье. Навязалась и я с ними. Как на грех, начались дожди, холод, пришла я в город хворой.
У владимирских тогда была чайная, вроде клуба, на углу Девкина — как его нынче? — переулка. Половые как молния, не то что нынешние, вялые да разморенные.
Дотащилась я в ту чайную и рухнула у порога. Подобрали меня в больницу. Когда выздоровела, отыскала Тишу. Его пристроили метельщиком. Был такой уголок в городе, назывался он Вшивой горкой. На ту Вшивую его и определили.
Вагончик тащили здоровые ломовые лошади. Битюги. Тащат они его в гору и унаваживают всю дорогу; Тиша, горемыка, машет метлой да вспоминает слова песни: «За рекой мужик богатый гребет золото лопатой». Метет-метет и всплакнет: вот как песня обернулась, вот какое золото суждено подгребать.
Ульяна вздохнула тяжко.
— Запали, вишь, ему слова-то мои. Мачехе своей с первых заработков медный самовар послал. Горд!
А уж плотником стал, купил себе мягкую шляпу корабликом… А башковитый, девонька! К работе пристрастен до ужасти! Все у него идет споро, с прибауткой… — Грубый голос Ульяны внезапно зазвучал такой глубокой нежностью, что у Нюры, хоть и старалась она сдержать себя, вырвалось:
— Да вы его любите!
Мужеподобное и угловатое, точно из камня, лицо Ульяны стало мягким, улыбчивым. Она ответила спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся:
— А как его, прибаутного, не любить! — И теперь уже рассеянно, думая о своем, отвечала на взволнованные Нюрины вопросы: — Хотели ожениться, да разогнали нас с ним по разным углам. Ровно собак. Отец у него стро-ог, девонька. Как сейчас помню: «Голь да голь, говорит, ноль да ноль. Хозяйства не сложишь…»
Я — куда? В петлю. У меня от него дитя росло…
Вынули из петли. Сынка потеряла в войну. Где убит, похоронен так и не сказали, гады партЕйные… Прибилась опосля войны к тресту Ермака: жить не пришлось с Тишей — хоть помру возле него… Какие только дома, девонька, я не мыла, убирала! Такая у меня профессия сложилась: в чужой грязи задыхаться, чужую грязь отскабливать…