Лес священного камня

Летом 1960 года в Москве проходил XXV Международный конгресс востоковедов. В первый день пленарное заседание шло в актовом зале Московского университета. В перерыве ровный гул голосов заполнил фойе: встречались давние знакомые, знакомились люди, известные ранее друг другу только по научным публикациям, завязывались знакомства между людьми, подчас впервые прочитавшими фамилию собеседника на жетоне участника конгресса.

«Знакомьтесь, Жорж Кондомина!» — обратилась ко мне сотрудница Института народов Азии АН СССР. «Кондоминас!» — поправил ее высокий, худощавый, черноволосый и черноглазый француз в очках, каким-то угловатым движением протягивая мне руку. На фоне кремовой стройной колонны он казался еще чернее, еще выше. Его облик, живой взгляд, манера говорить, казалось, впитали что-то от народов Юго-Восточной Азии, изучению которых он посвятил жизнь.

Мы уже были знакомы по работам. Позже мы встречались неоднократно. Регулярно переписываемся, обмениваемся изданиями.

Интерес к жизни, быту, культуре народов Юго-Восточной Азии возник у Ж. Кондоминаса чуть ли не с детства[1]. Жорж родился в семье французского чиновника колониальной военной администрации в июне 1921 года в северовьетнамском порту Хайфон. Раннее детство Жорж провел с семьей отца в Южном Вьетнаме, а затем в Тунисе. С десяти до восемнадцати лет он жил в Париже. Уже в последних классах школы начал специализироваться в области этнологии Востока. Глубокий интерес к народам Юго-Восточной Азии был причиной возвращения его во Вьетнам в 1939 году. Живя в Ханое, он изучал в университете право (ведь правоведение — ключ к пониманию сложного обычного права и не менее сложных социальных отношений малых народов страны).

Здесь его застали вторая мировая война, лаосско-сиамский конфликт, разрешавшийся при «посредничестве» Японии (фактически это была проба Японией прочности обороны французских колоний), установление японского контроля и прямая оккупация Восточного Индокитая японскими милитаристами. В 1944 году Жорж Кондоминас был интернирован и полгода провел в японском плену. Эти месяцы были хорошей школой «видения». Может быть, утратив некоторые симпатии и доверие к азиатским источникам сведений об Азии («азиаты бывают разные»), Кондоминас впал в другую крайность: лозунг «Верь только тому, что сам проверил; пиши только о том, что сам наблюдал» стал его девизом на долгие годы. Когда в 1947 году он вернулся в Париж и, изучая фольклор и литературу, стал профессионалом-этнологом, этот принцип привел его к полевой работе. И вновь, теперь уже основательно подготовившись, он возвратился в Индокитай.

Молодой этнолог получил направление к тарам, которые колониальной администрацией были занесены в список наиболее экономически и культурно отсталых народов группы мнонг, затерянной в тропическом лесу предгорий Чыонгшон (дословно: Длинного хребта), с севера на юг протянувшегося по всей лаосско-вьетнамской границе. 1949–1951 годы он провел в Южном Вьетнаме. Затем на два года его внимание приковали к себе индийские тода.

Изучение их социальных отношений, «сохранившихся в полной чистоте», как он надеялся, должно было помочь разобраться в «затертых» сложными связями с высокоразвитой культурой кинь (собственно вьетнамцев) социальных отношениях пхи бреэ (дословно: «людей леса», как себя называют мнонгары).

Интерес к древнейшим этапам этнической истории протоиндонезийцев (к числу которых во французской этнологической литературе относятся и мнонгары, уже завоевавшие его сердце) привел ученого позже на о-в Мадагаскар. Но, может быть, именно эта полугодичная экспедиция убедила его в том, что применение антропологического термина «протоиндонезийцы» к этнической истории лишь вносит путаницу и что к мнонгарам более близки не индонезийцы, малайцы и далекие малагасийцы, а соседние кхмеры.