Лесные качели - страница 40

Зуев лежал на своем излюбленном камне и разглядывал зеленую ящерку, что грелась на солнце рядом с камнем. Он разглядывал ящерку и думал о том, что, может быть, кто-то очень большой разглядывает сейчас его, а ящерка ему незаметна совсем, как для ящерки незаметен сам Зуев.

— Зуев…

Он даже не вздрогнул, и только проклятая кровь, которая ударила в голову и волной залила лицо, только она выдала его.

— Зуев, ты слышишь? Я хочу с тобой говорить.

— А я не хочу, — лениво отозвался он.

— Что происходит? — спросил Слава. — Может быть, тебе что-нибудь показалось? Может, кто-то что-то сказал? Может, Анина…

— Я — или Анина! — нетерпеливо и грубо перебил Зуев.

— В таком тоне разговаривать бессмысленно, — сказал Слава.

— Тема исчерпана, пишите письма, — огрызнулся Зуев.

Слава даже не обиделся.

— Но за что? — спросил он. — Что я тебе сделал?

— Я — или Анина, — повторил Зуев.

— При чем тут Анина! Она тебе нравится, что ли?

— Это тебя не касается.

Слава вздохнул и пошел прочь. А Зуев еле сдержался, чтобы не запустить ему вдогонку булыжник. Теперь-то он знал цену этой мягкости. Славка был неуязвим для него, он не ответил на его дружбу, не откликнется и на вражду.

— Три-ноль в вашу пользу, — пробормотал Зуев. — Ну ничего, ничего, отыграюсь.

Воспоминание о том, как он рассказывал Славке свою жизнь, как он доверился, как «раскололся», обожгло Зуева с новой силой. Странно даже, что этот стыд не ослабевал от времени, а лишь разгорался. Зуев снова вспоминал, как рассказывал Славке об отце. Ведь даже об отце, об их последнем разговоре. Последнем…

Отец был очень молчаливым человеком, к тому же плохо говорил по-русски. И когда он заговорил, Зуев совершенно опешил от неожиданных, высокопарных и косноязычных оборотов его речи.

— Мой русский сын!.. — начал тогда отец, приподняв пустую руку, точно в ней был рог, и надолго замолчал.

Лишь много позже до Зуева дошло, откуда взялось у отца такое обращение. Тогда же он чуть не фыркнул, ему показалось, что отец шутит…

Зуев плохо знал отца, он был сын своей матери, которая привила ему оттенок если не вражды, то, во всяком случае, некоторой иронии по отношению к отцу, с его горами, лошадьми и прочими атрибутами отцовской жизни. Однажды Зуеву даже показалось, что отец ненавидит его, такую он с ним выкинул шутку, когда впервые в жизни посадил на лошадь… Это была старая, смирная лошадь, и Зуеву неплохо сиделось на ней. Но каково же было его потрясение, когда отец что-то шепнул лошади и, слегка шлепнув, послал ее вслед за несколькими всадниками, выезжавшими в горы. На ровном месте Зуев бы еще несколько раз упал с лошади, прежде чем научился бы на ней ездить. Но лошадь ступала по тропинке, висящей над пропастью, и тропинка была такая, что никакая сила не заставила бы Зуева пройти по ней даже пешком. Да он вцепился бы в скалу и стоял так, пока бы его не сняли! Но тут, верхом на лошади, Зуев не только прошел, он проехал по ней. Он даже не испугался особенно, пугаться тут было поздно, как поздно было учиться, тут надо было уметь, уметь скрыть от лошади свой ужас перед пропастью и свое неумение ездить верхом. Выхода не было, в пропасть лететь не хотелось, пришлось побороть страх и притвориться спокойным. Самое удивительное, что притворяться не пришлось, он на самом деле стал вдруг спокойным.

Отец потом сказал, что он тогда стал мужчиной, но Зуев не понял отца и долго еще обижался и не доверял ему. Только потом он понял, что отец просто хотел воспитать из него мужчину и делал это точно так же, как в свое время поступали с ним — сурово, почти жестоко.

…И вот, перед самым их отъездом, вдруг является этот странный тип — его отец. Там, в горах, он еще выглядел довольно живописно, но стоило ему спуститься в долину, как он делался почему-то нелепым, неказистым и даже смешным. И вот является этот тип, в своей громадной кепке, берет Зуева под руку и торжественно ведет на берег моря.

«Топить повел», — неприязненно усмехнулся Зуев.

На пляже отец усадил его на скамейку и начал говорить. И от первых же его слов у Зуева отвалилась челюсть…

— Мой русский сын! — сказал отец. — Мы прощаемся с тобой не навсегда, не навечно. Ты еще вернешься ко мне. Я знаю, ты вернешься. Но помни, ты должен вернуться настоящим мужчиной, ты должен вернуться с победой, ты должен вернуться знаменитым…