Лесные качели - страница 47

— Это еще не трагедия, — утешал он себя в трудных ситуациях.

Эти чужие жесты, слова, улыбки накапливались в Натане, как в копилке. Но когда он наугад выхватывал их оттуда, как разменную монету, это всегда получалось глупо, нелепо и даже смешно.

Натан вырос в женской среде. Его воспитывали сразу три взбалмошные, властные и безалаберные женщины: мать, тетка и бабка. Все трое были интеллектуалками и постоянно ссорились между собой и дергали его всякими новомодными способами воспитания. Чему только его с детства не учили: музыке, языкам, танцам, пению, фехтованию. Его изводили всевозможными диетами и гимнастиками. А он всю жизнь мечтал только о настоящем мужике, отце, наставнике, который навел бы в этом безалаберном доме порядок, тишину и покой, указал каждому свое место, пресек наконец эту суету и нервотрепку, крики и скандалы по мельчайшему поводу и вовсе без повода. Со временем эта мечта превратилась у Натана в настоящую манию. Все детство, как он себя помнит, он везде, всегда и повсюду выбирал себе отца. В городском транспорте, в кино, на улице, облюбовав себе какого-нибудь мужчину, он не спускал с него глаз. Он зачитывался Джек Лондоном, Вальтер Скоттом, Майн Ридом, он мечтал вырасти настоящим мужчиной, сильным, смелым, ловким и независимым. Он работал над собой, закалял тело и душу, занимался спортом, культуризмом, йогой, карате, но что-то основное и главное от него постоянно ускользало. Чем больше он работал над собой, тем дальше удалялся от людей и тем мучительнее давалось ему элементарное человеческое общение. Он стал подозрительным, замкнутым, нервным, ни с кем не мог найти верный тон и винил во всем своих злополучных баб, которые искалечили его психику. В поисках своего диагноза он стал читать книги по психиатрии и к собственному ужасу обнаружил у себя почти все психические заболевания. Он настолько ушел в себя, в свои ощущения, переживания, свои физико-биологические отправления, что уже ничего вокруг не видел, не слышал и не понимал. Речь его стала косноязычной, самая простая фраза давалась ему с большим трудом, и, в довершение всего, он вдруг начал заикаться.

И ни разу не пришло ему в голову, что проблема решалась довольно элементарно: надо было хоть на время забыть о себе и подумать о ближнем, перестать копаться в собственных переживаниях и позаботиться хотя бы о своих женщинах, пожалеть их, помочь в быту, а главное, найти себе настоящее дело, с его проблемами, заботами, интересами.

К двадцати двум годам он еще не заработал, не принес в дом ни копейки и не сделал своим женщинам ни одного подарка. Он принимал их заботу и внимание как должное и не думал о благодарности.

Нет, он не был бездельником, он всегда был при деле, у него не было ни минуты свободного времени: тренировки, учеба, культуризм и так далее. Да, он был при деле, но занимался он опять же только самим собой. Всегда, везде и повсюду он ни на мгновение не забывал о собственной персоне, бдительно следил за каждым своим жестом, тщательно анализировал каждое свое слово и каждый поступок. Но главный парадокс заключался в том, что себя-то самого он не знал нисколько. То есть он не познал себя ни в малейшей мере. Всю свою жизнь он только боролся с собой, мечтал переделать, изменить, но лишь калечил. Даже о собственной внешности он имел весьма приблизительное представление: иной раз казался себе стройным шатеном, другой — русоватым увальнем, то вдруг вообразит себя корректным англичанином, то галантным французом. И каждый раз — одни накладки, недоразумения. Окружающим людям, зрителям полагается видеть в лице Натана Печорина, а видят они Грушницкого; он имеет в виду Митю Карамазова, но почему-то вдруг начинает потеть, краснеть и заикаться, а зрители видят перед собой надутого пингвина и смеются.

Общая картина осложнялась еще одним важным фактором. Он втайне писал стихи и почитал себя гениальным поэтом. Почему, на каком основании он себе такое вообразил, сказать трудно. Он не знал, не любил и не читал стихов, не мог отличить Твардовского от Асадова, Пушкина от Бунина, но вот, однако же, в собственной одаренности не сомневался.