Лестница к звездам - страница 4

Однажды — дело было под Новый год — я тащилась домой из булочной. На улице было сыро и слякотно, на душе невесело. Школа всегда была для меня ярмом, учителя врагами номер один. А тут еще дома надвигались перемены — после длительного периода истинно монашеской отрешенности от всего и всех мама погрузилась в пучину физиологической любви. Я пыталась не обращать на это внимания, что, увы, не всегда удавалось. Мужские лица чередовались в нашем доме, как времена года, и я уже не старалась их запомнить. В тот день я шла бульварами, едва волоча сумку с хлебом и сахаром и собственные ноги. Домой не хотелось, больше идти было некуда. Разумеется, я всегда была желанной гостьей в доме Забелиных, но стоило мне переступить порог их квартиры, как тетя Лена выливала на мою голову бочку жалости, сдобренной недвусмысленными упреками в адрес сестры, у которой, как она была убеждена, на старости лет здорово покосилась крыша. Вдруг кто-то окликнул меня. Я резко повернулась и увидела высокого мужчину в лохматой шапке.

— Мур-Мурзик, неужели это ты? Узнала?

— Папа! — Я пришла в себя с мокрыми от слез щеками в его по-мужски жестких объятиях. — Папуля, милый, как же мне тебя не хватало! — Мои губы дрожали.

— Ну-ну, Мурзилка. Ты стала уж больно красивая и такая большая. Может, потолкуем о том о сем? — Он взял меня под руку и заглянул в глаза. — Я в двух шагах отсюда живу. Совсем один, если не считать глупого Гошки и драной Антошки. Зайдем?

Елка вспыхнула огнями, едва я успела снять в прихожей ботинки. На ее верхней ветке сидел большой белый попугай и твердил как заезженная пластинка: «С Новым годом, с Новым годом, с Новым годом…» Отец уже успел нацепить белую бороду и красный колпак. Он крутил ручку шарманки и пел «В лесу родилась елочка». Это был настоящий праздник. Увы, он запоздал лет на десять.

Потом отец угощал меня черной икрой, пирожными «картошка» и апельсинами. Надел на безымянный палец тонкое золотое колечко с жемчужиной. Целовал в ладони, волосы, шею. Мы оба забыли о таком понятии, как время. Я первая вспомнила про часы. Они показывали половину десятого. Я с ужасом подумала о маме. Еще бы: она привыкла, что я отчитываюсь перед ней за каждую потраченную лично на себя минуту.

— Мур-Мурзик, я быстро доставлю тебя домой.

— Мне так не хочется домой, папуля.

— Но что же нам придумать? Мама не согласится, чтоб ты встречала Новый год со мной.

— Да… Мне так уныло дома, папочка.

— Не преувеличивай. Вчера ты была очень веселая, позавчера тоже.

— Откуда ты знаешь? — изумилась я.

— Догадался. — Он весело мне подмигнул. — Мама такая молодая и красивая. Я рад за нее.

По его лицу трудно было определить, так ли это на самом деле: он всегда носил маску «У-меня-все-в-порядке».

— Да, но… понимаешь, она встречается с теми, кто моложе ее. Это… это как-то ненормально.

— Ты считаешь?

— Так считают все.

Я смутилась почему-то и опустила глаза.

Отец усмехнулся.

— Все… Ну да, я и забыл про такую серьезную штуку, как общественное мнение. Мурзик, а ты никогда не спрашивала себя, из людей какого рода состоит общество, которое формирует это мнение?

Я покачала головой.

— Задумайся, Мурзик. Тогда ты поймешь, что это самый средний, то есть посредственный уровень. Троечники, понимаешь? Они всегда втайне завидуют отличникам и отпетым двоечникам. Ты наблюдала?

— Да, папа. Мне многие завидуют в школе. Даже подруги.

— Я так и знал. А все потому, что ты учишься на одни пятерки. Угадал?

Я молча кивнула.

— Мама тоже особенная. Никогда не слушай, что говорят про нее троечники. Ладно?

Он уже держал в руках мою дубленку, и я послушно засунула руки в рукава.

— Я не скажу, что была у тебя.

— Думаешь, так будет лучше? — На мгновение маска спала с его лица. Под ней оказались грустно отвисшие щеки и растерянные глаза. — Мой Мур-Мурзик, ложь никогда не считалась христианской добродетелью.

— Но мне тогде не жить дома.

— Я, конечно, не подбиваю тебя на авантюру, но знай: моя квартира в любое время суток в твоем полном распоряжении. Считай, она твоя. У меня есть где бросить шинель и папаху. — Отец достал из кармана связку ключей и позвенел ими над моим левым ухом. — К счастью, в русских женщинах заложен большой запас материнской нежности.