Лестница к звездам - страница 5

— Ты совсем не изменился…

— Спасибо, Мурлыка. Только это не так. Может, скажем маме правду? Готов подтвердить это своим присутствием.

По пути отец купил шампанского и букет гвоздик. Он с напускной отвагой нажал на кнопку звонка. Упреки в свой адрес он сносил не просто стоически, но и с задорной легкостью. Новый год мы встретили с мамой в обнимку и в слезах. Отец ушел до боя курантов.

На следующий день мама сама предложила мне навестить отца. Увы, я знала, она делает это не из христианского милосердия, а потому, что ей нужно с кем-то потрахаться. В ту пору физиология казалась мне грязной изнанкой жизни. Сознание того, что все это существует рядом со мной, здорово омрачало праздники и мое общение с отцом.

— Так не пойдет, Мур-Мурзик, — сказал он однажды. Мы обедали в «Национале» — в тот период отец был при деньгах и каждый день водил меня в ресторан. — У тебя появился второй план. Это чрезвычайно осложняет нашу жизнь.

— Но мне противно, папа.

— Из-за того, что твоя мама счастливая? Брось, Мурлыка. На нас с тобой это не похоже.

— Знаешь, чем она сейчас занимается?

Я бы не отважилась на этот разговор, если б не выпитый бокал «Рейнского муската».

Он взял мою руку в свою и несколько раз провел указательным пальцем по моей ладони. Я вздрогнула. Это было неожиданно приятное ощущение.

— Киска-мурлыска, наша жизнь состоит из вечной борьбы плоти и духа. Иногда на какой-то непродолжительный момент наступает примирение. Оно иллюзорно, потому и драгоценно. Самое дорогое в этом мире наши иллюзии. Поняла меня?

Я неуверенно кивнула.

— Мы любим друг друга за то, что нам так хорошо вместе. Мы умеем делать друг другу приятно, верно?

— Но мы… У нас совсем другие отношения, папа.

— Мы не можем себе представить, что сейчас чувствует мама. Уверен, ей не хватает в этом мире нежности, ласки. Всегда не хватало, понимаешь?

Он отвернулся и вздохнул.

— Да, но…

— Никаких «но». — Отец поднял свой бокал. — За любовь безо всяких «но». Поехали.

К весне я переселилась в его квартиру. Мама не возражала, а я к тому времени уже не осуждала ее.

Одиночество пришлось мне по душе, тем более что оба родителя то и дело подкидывали деньжат. Отец оставил мне несколько телефонов, по которым его можно было застать. Трубку всегда брали молодые женщины.

Потом он почти исчез из моего поля зрения. Мы виделись все реже и реже, деньги он присылал либо по почте, либо отваливал сразу довольно крупные суммы. Дело в том, что у отца не было постоянного заработка — он писал репризы для цирка и эстрады, политические памфлеты, фельетоны. Наши с мамой отношения напоминали хорошо отлаженный механизм: каждый день телефонный обмен новостями, раз в неделю пичканье меня калориями на территории моего бывшего дома, примерно раз в месяц мамино посещение с ревизией и сумкой с «витаминами» моей нынешней обители. В наших с мамой отношениях не было ничего непредсказуемого. С отцом же все развивалось по довольно странному, словно написанному каким-то психопатом сценарию. Или же импровизационно. И то, и другое интриговало.

Однажды — к тому времени я успела закончить институт и приобрести кое-какой, главным образом горький, опыт в делах сердечных — отец позвонил мне среди ночи. За окном выл декабрьский ветер. В моей квартире второй день не было горячей воды.

— Мурзик, у тебя есть загранпаспорт?

— Да. Ты же сам давал мне летом деньги на тур в Лондон.

— Замечательно. Как насчет того, чтоб посидеть под пальмой?

— Всегда готова. Если только она растет не в кадке.

— Заметано. Слышала когда-нибудь про остров Тенерифе?

— Это где-то в Африке?

— Почти угадала. Подъеду завтра утром за паспортом. Встретим Новый год как белые люди.

— Но я совсем на мели, папа.

— Зато мой корабль бороздит Атлантику на всех парусах. Найди две фотографии и можешь собирать чемодан с расчетом на десять дней. Днем плюс двадцать два — двадцать пять, ночью около восемнадцати. Купальники и шляпы приобретем на месте. Спокойной ночи, Мур-Мурзик.

Через две недели мы уже расхаживали по обсаженной могучими пальмами набережной курортного местечка Ляс-Америкас.

Мы остановились в четырехзвездочном отеле с видом на Атлантический океан. Кровать занимала почти полкомнаты и, как можно было догадаться, была предназначена для пылких объятий. Мы же использовали ее сугубо для спанья, хоть нас и принимали за молодоженов или любовников, сбежавших от всех на свете. В этом была своя прелесть, но и обременительность тоже.