Летим на разведку - страница 4
— Бери и помни, и воюй, как положено, чтобы память о замечательной советской летчице жила там. — Кладовщик при этом многозначительно показал на аэродром.
Утром следующего дня, как назло, испортилась погода. Мы ругаем синоптиков, сами не зная за что, сердитые, ходим по стоянке и часто смотрим на низкое небо, плотно закрытое серыми облаками. Наконец «метеобоги» дали хорошую погоду. Мы в спешном порядке вылетаем к Сталинграду.
Погода по маршруту сначала радовала нас, но буквально в последние минуты полета наша радость омрачается: у самого аэродрома — туман. Генкин прижимает свою машину к земле. Мы, недавно оперившиеся летчики, держимся в строю вполне уверенно.
— Командир группы передает по радио, что принял решение возвращаться на запасную точку! — с ноткой тревоги докладывает мне Баглай.
— Хорошо, Петя. Понял! — отвечаю ему, стараясь быть спокойным.
«Запасной точкой» оказался небольшой прифронтовой аэродром, расположенный на правом берегу Волги. Все наши машины благополучно совершают посадку.
После оживленных разговоров о погодной ловушке, в которую мы попали, Генкин строит нас у своего самолета и благодарит пилотов за групповую слетанность и посадку. Я с любовью разглядываю его. У Генкина стройная, ладно сбитая фигура. Говорит он всегда живо, горячо, зажигая своим темпераментом окружающих.
Рядом со мной стоит летчик Василий Хижняк. Его экипаж введен в нашу группу приказом командира авиаполка. С Хижняком мы познакомились в день вылета, но сегодня он уже для нас свой, близкий товарищ.
Утром следующего дня вылетаем в предместье Сталинграда. Погода по всему маршруту хорошая, даже не верится, что вчера она могла здесь быть такой капризной. Приземляемся без замечаний. В глаза сразу бросается то, что в Казани, Саратове, Камышине — зима, кругом снег, а здесь — настоящий март: снег серый, аэродром покрыт льдом. Значит, жарко было… На КП нас ожидало известие: 284-й полк перебазировался на аэродром Сальск.
13 марта 1943 года. Мы взлетаем и берем заданный курс… Как велика ты, наша Родина! Когда-то в школе я изучал твою карту по географии, а сегодня она, живая, сверкающая, плывет под крыльями наших самолетов.
Наш маршрут режет надвое Сталинград. Как же ты разрушен, город-богатырь, ставший советской твердыней! Ты весь в руинах. Камень на камне. Ни одного целого здания… Утес… Славный и непобедимый! Ты выстоял!..
Под нами плывет Котельниково. Здесь, куда ни бросишь взгляд, — коробки немецких танков, застывших в самых невероятных положениях, исковерканных нашим огнем. Это панорама недавнего танкового сражения.
Мы летим на юго-запад и с каждой минутой все больше и больше ощущаем дыхание фронта.
При подходе к Сальску видно, что на земле нет снега, и кажется, что от нее веет теплом.
Когда идешь в боевом строю, то будто прилипаешь своим самолетом к машине ведущего. «Дышит» своим самолетом ведущий — «дышишь» у его крыла и ты в резонанс дыханию командира. Мы летим сомкнутым клином. Я гляжу на Генкина. На нем желтый, потертый реглан. Отчетливо вижу его лицо. Хлопочет с картой штурман Катаев. Вижу часто показывающегося в верхнем люке кабины стрелка-радиста Ивана Тупикина. Генкин улыбается в поднимает кверху толстый в меховой краге большой палец. И по его губам я определяю, что он говорит: «Все в порядке, молодцы!»
Кажется, что все идет, как положено, впереди уже наш фронтовой аэродром. Давид Зиновьевич показывает указательным пальцем на свои глаза. Это означает: «Смотрите за воздухом!»
Посадка на фронтовом аэродроме. Заруливаем самолеты на стоянку. Выключив моторы, выходим из кабин и собираемся у самолета командира.
— Прилетели! С весной на фронт прилетели, товарищ командир! — говорю я радостно Давиду Зиновьевичу.
— Запомни, Бондаренко, нынешний день, — отвечает Генкин и, задумавшись, вглядываясь куда-то в даль, добавляет: — Хорошо бы вести дневник… Закончится война, и, если выживем, музыку будем сочинять и книги писать об этих вот днях, о наших боевых товарищах.
— Согласен, товарищ командир, от кого-то я слышал, что настоящее счастье в борьбе. Об этом нужно писать. Только разве время найдется?..