Летние истории - страница 16

Странно было видеть, как они, избалованные ночной жизнью столиц: шумной питерской и невероятной московской, шли, старательно приглаженные и надушенные, в единственную на Косе дискотеку.

Только по субботам шумела она до утра многолюдьем, и каждую субботу они собирались тут с неправдоподобной пунктуальностью. Рома, с каждым годом все неохотней и реже выбиравшийся в петербургское ночное веселье, ощущал странное возбуждение, двигаясь в провинциальный танцзал.

— Мы сейчас с друзьями решили делать кино.

Достойных размеров пауза обрамила это заявление, дав Илье простор для продолжения.

— У нас есть интересная идея, — он изложил идею, — мы хотим пока попробовать просто на видео, — сумел остаться в рамках реальности Илья, не хотите поучаствовать?

Зал в преддверии близкого рассвета пустел. Отчасти протрезвев, Рома, уткнув нос в бокал, раздумывал, куда же подевались все те девицы, что так весело плясали с ним всю ночь.

— Ну что красавец? — шлепнулся на диван напротив вальяжный, подшофе, Борис, — скучаем, обломавшись?

— А где твоя подруга? Смоталась? — мстительно спросил Рома.

— Коллега! не надо завидовать, подруга наводит глянец в сортире. Мы уходим.

— Ве-еселых тебе палок! — не рассчитав, громко выкрикнул Страдзинский.

— Фи!.. хотя, за искренность спасибо. Кстати, я тебе не говорил главного правила ночных клубов? — подозрительно светским тоном осведомился Боря.

— ?

— Танцуя с третьей девочкой или заказывая пятую текилу, привыкай к мысли, что спать будешь один.

— Тьфу на тебя.

— Но, неся, как старший товарищ, за тебя некоторую ответственность, замечу, что за твоей спиной, в дальнем углу, мается с выводком юрьевских девиц Илья.

Рома бросил через плечо внешне небрежный, но весьма старательный взгляд.

— Там их всего две.

— Тебе мало? А та, в шортиках, осталась?

— Да, — голосом берущей след собаки сказал Страдзинский.

— Рекомендую. Где, кроме райцентров русской Лифляндии, найдешь такую вызывающую красоту и волнующую свежесть.

Боря говорил это, небрежно опуская руку на плечо своей вернувшейся самочки, — она, жеманно скривив смазливую мордашку, прилипла к нему всем телом. Рома представил их сегодняшнюю горячую и одноразовую любовь, Борину вздутую буграми мышц спину, ритмично двигающуюся над гортанными вздохами и летающим по подушке лицом.

"Брр: мне определенно нужна женщина".

И потянул сигарету из краснеющей на столе пачки.

— Ты ж бросил.

— Ладно, одну можно, — сказал Рома сакраментальную фразу — губительницу мудрых решений.

— Ты смотри, так оно все и начинается.

— Оу, бомонд.

К ним двигалась прощаться с детства нелюбимая парочка. Павлик, (имя Паша ему не нравилось) красавец необыкновенной элегантности, и Ляля Рачкова, теперь уже его жена, дочь кинорежиссера, широкого московского хлебосола.

Малоизвестно, чем именно занимался теперь Рачков-старший, но, определенно, кино он не делал уже лет десять, хотя и мелькал бесперечь в ящике. Вернее всего, именно благодаря ему Павлик с Лялей вели с недавних пор музыкальную передачу на небогатом московском канале.

Она была красивой женщиной, очень красивой — высокой холодной блондинкой, эдакой Снежной Королевой в постановке провинциального ТЮЗа, но вместе с тем исключительно глупой, хвастливой и болтливой девицей, вызывавшей после получаса общения отвращение почти физическое.

Рома всегда утверждал, что умей Рачкова пореже открывать рот, она была бы очень и очень:

Блудлива Ляля была поразительно, причем не из внутренней потребности, а из странной убежденности в артистичной природе блуда. По выражению своей отдаленной подруги, она "ходила в обе стороны", но все равно, в распутстве была скорее вычурна, чем оригинальна.

Не спал с ней, кажется, только Боря, да и то трудно сказать наверное. Во всяком случае, в их присутствии он с трудом удерживался в рамках светских приличий, диктуемых двадцатилетним знакомством. До Ромы доходили смутные отголоски какой-то скверной истории, где Павлик с Лялей серьезно его подвели.

Рома и девочки ждали Илью, зацепившегося языками со старым приятелем, дискотечным охранником. Багровое солнце не показалось еще из-за верхушек сосен, и в лучах серого рассвета их лица казались болезненно бледными.