Лейтенант Бертрам - страница 14

— Фритцше привезет меня к вам, — крикнула она. Он протестующе, как давеча Хартенек, поднял руку, хотя уже стосковался по ней. Но она повесила трубку.

Настала ночь, а ураган все не стихал. Бертраму захотелось глотнуть свежего воздуха. Он торопливо шел по короткому портовому молу. Его качало от ветра. Бурлящая пена лизала камни, долетала до колен, один раз даже попала ему в лицо. Добравшись до оконечности мола, он вынужден был обеими руками вцепиться в решетку. От светового сигнала ближайшего маяка виден был лишь узенький лучик, более дальний маяк с восточной стороны казался мертвым, а усталый свет посадочных огней поблек и сдался под ночным дождем.

Бертрам смотрел прямо перед собой, в темноту. Волны с такой силой бились о мол, что камни под ногами у лейтенанта дрожали. Грохот волн все нарастал, теперь это была уже серия непрерывных взрывов — могучий рев, вызывавший у Бертрама величественные романтические чувства.

Он вместе с бурей оплакивал Йоста, который так вовремя погиб. И лейтенант заключил брачный союз с Марианной в бушующем море — убогое ложе для его великой любви.

Ветер сорвал с его головы фуражку. Он неосторожно потянулся за ней и, поскользнувшись на мокрых камнях, упал. Волна, ударившая в мол, потащила его… Еще немного, и он бы свалился в море. Но неожиданно в последнюю секунду ему удалось ухватиться руками за стальной трос, это его спасло. Отчаянно чертыхаясь, он поднялся на ноги. Испуг унес ощущение величия. Насквозь промокший, с непокрытой головой, цеплялся он за поручни ограждения, сразу став бессильным, маленьким и ничтожным.

Бертраму вдруг стало страшно жить. Дорога, которую жизнь открывала перед ним, всегда была очень уж узкой… Всегда он жил стесненный, подавленный… Его отец, капитан подводной лодки водоизмещением в 128 000 тонн, трижды упоминавшийся в оперативных сводках главного командования, имевший Железный крест первой степени и орден «Pour le mérite»[4], погиб вместе со своей лодкой в последний месяц войны где-то на Средиземном море. И если благословение отцов, как говорится, «детям дома строит», то от славы отцов проку нет никакого, Бертрам рос сиротой в побежденной стране. Пенсия, которую мать получала за погибшего отца, была более чем скудной. Ей приходилось подрабатывать, чтобы он мог учиться. Она шила. Так были добыты средства на его обучение, а затем и та сумма, которую он должен был внести при поступлении на военную службу в чине фенриха. Сколько же стежков сделала его мать! — думал Бертрам. Она и теперь еще шила, так как он по-прежнему нуждался в деньгах. Разве обойдешься одним только жалованьем! Воспоминание о швейных иглах и обрывках ниток, вечно валявшихся на полу в комнате матери, только добавило горечи к его мыслям, оно было едким, как щелочь, и точно кнут, гнало его вперед: лишь бы не вниз!

Сегодня он впервые забыл об этом кнуте, свернул с узкой дорожки пользы и целесообразности, дал захватить себя чувствам и желаниям. И какую же он сразу совершил ошибку! Его любовь к Марианне показалась ему просто слабостью, достойной презрения. Как он мог обмануть доверие Йоста? Он был сам себе отвратителен. Я сам все испортил, думал он, если это всплывет, меня выгонят. Дождь, словно мокрый платок, облепил ему лицо. На обратном пути он почти ничего не видел.

Когда же он наконец поднял глаза, то заметил свет в комнате командира. Готовый все забыть как дурной сон, он промчался через плац и взлетел по лестнице.

В кресле Йоста сидела Марианна. На ней было то же темно-синее платье, что и утром. Но она казалась старухой. Вокруг рта и у переносицы собрались морщины, глаза были закрыты, веки покраснели. Дрожащие руки беспокойно блуждали по столу, потом вдруг, словно существуя сами по себе, поднялись и стали приглаживать волосы, лохматые и странно вздыбленные.

Бертрам шагнул было к ней, но ощутил вдруг какую-то невидимую преграду. Ах вот что, напротив Марианны, прислонясь к стене, стоял Хартенек со скрещенными на груди руками. И неодобрительно смотрел на Бертрама. Тот вытянулся и щелкнул каблуками. Потом вытер мокрое от дождя лицо.