Лейтенант Бертрам - страница 38

Он выжидательно уставился на Хайна, но тот только покачал головой.

— Для такого дела тебе адвоката не найти.

Рыбак стоял на том, что они должны судиться. А как же иначе?

— Да тут уж ничего не попишешь! Никто даже и не возьмется за такой процесс! — Хайн говорил как всегда уверенно и язвительно.

Такая самоуверенность не понравилась Фридриху Христенсену. И это придало ему мужества. Если нельзя подать жалобу, значит, все равно уже нечего терять. Этот парень, видать, просто всезнайка и бездельник, который своим умничаньем только портит все дело. Христенсен встал из-за стола. Но тут Хайн схватил его за руку.

— Ты мне не веришь? Ладно, я тебе назову не одного, а трех адвокатов. Пойди и посмотри, что у тебя получится. А я подожду тебя здесь.

Фридрих Христенсен ушел, а хозяин с сонным лицом налил Хайну Зоммерванду третий стакан грога. Вот уже больше месяца, как Хайн стал здесь завсегдатаем.

Подозрение с него все еще не было снято. А потому жизнь казалась ему убогой и бессмысленной. Правда, он еще раз встречался с Георгом, на том же месте, в лесу. «Тебе придется еще подождать», — вот все, что он от него услышал. В ответ на его умоляющий взгляд Георг неопределенно пожал плечами. Хайн вновь заговорил о верфях, он был уверен, там можно «кое-что сделать». Недовольных очень много.

Георг внимательно его выслушал, но все-таки, как и в прошлый раз, отклонил его предложение: «У нас уже есть на верфях свои люди». Хайн Зоммерванд остался в полном, беспросветном отчаянии, плача от ярости.

С того дня он начал пить, но это ему не помогало. Не то чтобы он напивался, нет, он и после семи стаканов грога мог дойти до дома, ступая твердо, словно он трезв как стеклышко. По нему ничего нельзя было заметить. Только внутри он ощущал страшную горечь, и она причиняла ему боль, точно глубокая незаживающая рана. Его переполняли гнев и волнение, ненависть и ядовитый сарказм. И с каждым стаканом — он чувствовал — все это только обострялось. Иногда, по утрам, разбуженный после короткого сна звоном будильника, он неохотно поднимался, отвратительный самому себе. Любая добрая мысль умирала в нем. На свете не было ничего достойного любви. Ничто не радовало его. И все время он жаждал повода, чтобы дать волю своему гневу. Прочтя как-то в газете о казни одного из бывших своих товарищей, он только выругался. Они все делают без меня. Они украли у меня мою жизнь, они умирают моей смертью.

Ему пришлось ждать два часа, попивая грог и ругаясь про себя, прежде чем рыбак появился вновь, усталый и постаревший, как будто прошли не часы, а годы. Он повалился на скамейку напротив Хайна и сидел так, повесив голову.

— Что-то они мне скажут, когда я вернусь с такими вестями? — жалобно проговорил Христенсен.

— С адвокатами, значит, ничего не вышло? — спросил Хайн, кривя рот и потирая руки.

— Радуйся, радуйся сколько влезет, твоя взяла! — напустился на него рыбак. Он не мог сидеть спокойно, и под ногами у него скрипел белый песок.

— И как такое может быть?! — с болью и недоумением воскликнул он, глядя на Хайна своими зелеными глазами. — У них есть закон, который объявляет неправыми наши права, а несправедливость объявляет справедливостью. Они мне показали этот закон, со всеми его параграфами. Как будто специально для нас выдуман. Нет, не для нас, а против нас! — Голос его стал громким от возмущения.

— Пошли отсюда! — прикрикнул на него Хайн, так как на них уже стали обращать внимание.

Они расплатились. Хозяин с радостью закрыл дверь за такими гостями. Спотыкаясь на булыжной мостовой, они уже в темноте, переулками, спустились к гавани, не проронив ни слова. Хайн вслед за рыбаком влез в лодку. К Христенсену подскочила собака и стала лизать ему руку.

— Это мой пес Буян, — сказал старик и протянул Хайну свой кисет. Правой рукой Хайн взял кисет, а левой погладил Буяна по мягкой длинной шерсти.

— Хороший пес! — похвалил он.

— А чуткий какой! — с гордостью сказал Христенсен. — И преданный. Он и меня любит, и жену мою, и дом. Он нас знает. У него там свое место есть, своя миска… И что же… мне его завтра прогнать? Ты же тоже в это не веришь? Не могу я с этим смириться. Но с нами…