Лишний человек - страница 16

— Что там такое? — занервничал Ваня.

— Вот я как раз пытаюсь понять, что туда такое добавили, раскрепощающее фантазию.

— Я просто хотел тебя отвлечь, — сказал Ваня обиженно. — Чтобы ты не очень-то переживал. Точнее, из-за Сёмы переживай себе на здоровье. А Великаша, ей-богу, того не стоит. Как он, кстати, там?

— Хорошо.

— Прямо даже хорошо?

— Да. Он все-таки не совсем как обычный человек. На глазах выздоравливает. Хотя поначалу выглядел, знаешь… я думал, уж все, это конец. Думал, до больницы его не довезем. И вот, три дня прошло, а он уже и говорит нормально, и вообще.

— И что говорит?

— Да ничего, — Саша нахмурился. — Не больно-то он со мной разговаривает. Он, конечно, еще что-то знает. Что-то важное. Но не скажет. Он хочет, чтобы мы нашли Сёму. Я вижу, что он старается помочь, но в то же время… темнит, короче. Спасибо, что телефон вот отдал.

— Да, так что с телефоном? Ты что-нибудь узнал? Надо было отменить вчера эту чертову репетицию и пойти с тобой…

— Вчера я как раз вполне один справился. А вот дальше нужна будет твоя помощь.

— Ну, рассказывай! Хотя нет, погоди…

Ваня как бы невзначай завертел головой. Саша поймал его взгляд и чуть заметно кивнул. Лучше бы им пока помолчать: на остановке вагон наполнился людьми, слишком много глаз и ушей вокруг. Это ненадолго, они выйдут, когда поезд проедет через пригороды, надо только подождать.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Тут же навалилась сонливость, сказывались последние беспокойные ночи. Пока крутишься по делам, усталость не чувствуется, но как только усядешься — она прямо придавливает тяжестью руки и ноги. И голова сама собой клонится на плечо к симпатичной девушке, которая заняла место рядом с ним. Саша поспешно отодвинулся и прислонился к окну, подложив под ухо свернутый свитер. Девушка, впрочем, ничего не заметила и только время от времени заинтересованно поглядывала на Ваню поверх книги, которую держала в руках.

Как это он сказал? Противоположность разрушения — неподвижный математический порядок? Нет, не так. Противоположность хаоса — гармония. А она есть и в неправильности, в диссонансе, в асимметрии. Ее нет лишь там, где нет вообще ничего. Саша сам размышлял над этим три года назад, когда все это было ему еще внове, когда он ничего не понимал. Он и сейчас не до конца понимает. Вот, например, что означает «вообще ничего нет»? Разве так бывает, чтобы совсем ничего? Он спрашивал об этом Сёму, и прежде чем тот успел ответить, сам со смехом сказал: «Дай я угадаю… Это трудно объяснить, да?» — «Да. Это непереводимо в слова. Но ты поймешь, если поразмыслишь над этим как следует». — «Вот уж вряд ли! Это как квантовая механика. Понять нельзя, можно только привыкнуть».

И все же Сёма был прав, понимание пришло со временем. Мир пронизан гармонией, она живет в нем, течет, дышит, переливается. Демон хаоса, явившись в этот мир во плоти, тем самым приобщился к этой гармонии и влился в нее, стал одним из голосов в полифонии, и все его попытки разрушить ее лишь создают новые смыслы и оттенки в этой музыке. Величие и азарт разрушения, и самозабвенная сладость отчаяния… Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю, и… как там дальше… И в разъяренном океане… средь всяких волн и… и кутерьмы… И в аравийском барабане… и в дуновении… зимы.

Точно, откуда-то дует. Холодно. Зима… скоро зима. Снег, и Ленский лежит на снегу подстреленной птицей. Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно… Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь. Его собачка, снег почуя, плетется рысью… Почему собачка? Нет, все правильно, собачка… В салазки Жучку посадив… Собачку нельзя на сцену. Пусть лучше кот. И днем, и ночью кот ученый… русалка на ветвях сидит. Зачем она там? Рыба сидела на дереве… В чешуе, как жар горя… Она блистает, как звезда во мраке ночи… С дерева свесилась чья-то босая нога. Саша поднял голову. Среди ветвей сидел Сёма. «Давай сюда!» — сказал он и протянул руку. «Мне нельзя, — сказал Саша. — Мне надо петь Гремина». Но Сёма требовательно пошевелил пальцами: «Давай-давай! Здесь и будем петь. Так надо». И Саша полез наверх. Дуб был пыльный, но уютный, с мягкой пушистой листвой. Саша подтянул ноги и посмотрел вниз. Вон она, Татьяна! В малиновом берете, с послом испанским говорит! Сёма прищурился и стрельнул в посла черешневой косточкой. «Ты что! Черешню нельзя, это ведь дуб!» — запротестовал Саша. «Можно, — возразил Сёма. — Великаша так велел. Теперь все можно!»