Лишний человек - страница 26

— Что?.. — Ваня нахмурился, потом засмеялся. — А, вон ты про что! Может, и самовнушение. Да и черт с ним совсем, есть кое-что поважнее. Сейчас расскажу!

— Ага. Только пристегнись.

Ваня рассеянно нашарил ремень безопасности рядом с сиденьем и спросил:

— А нам долго ехать?

— Вообще нет, но там пробка впереди. Так что успеешь рассказать.

Как ни старался Ваня говорить медленно, упиваясь рассказом о своем триумфе, но это заняло совсем мало времени. Поэтому он еще раз вернулся к началу и изобразил разговор с Берти в лицах, не забыв официанта и гигантскую порцию мороженого с карамельным сиропом. Саша слушал молча, не перебивая, пытаясь уместить новую информацию в рамках пазла, который они собирали. Ваня был искренне рад, что и он на что-то сгодился, и Саше передалось его бодрое настроение.

— Это ты здорово придумал! Мне вот в голову не пришло с ним поговорить. Я уже привык, что никто ни черта не помнит, даже и не надеялся…

— Но я все равно не понимаю, — Ваня, насладившись заслуженным одобрением, снова стал деловитым и о чем-то задумался. — Если он, этот бедняга с конкурса, от расстройства слетел с катушек и решил зарезать Сёму, зачем ему Великаша?

Они проезжали через оживленный перекресток, и Саша с полминуты помолчал, чтобы не отвлекаться.

— Да, тут явно какая-то более сложная история. Ты не замечаешь, что как-то все слишком удивительно совпало? Сёма и Великаша лишились своих сверхъестественных сил, и именно в этот момент псих-одиночка вдруг решил их убить. И непонятно, почему обоих сразу, это ты верно заметил.

— Я все еще не отказался от своей прежней версии, — храбро сказал Ваня.

— Про тайное общество?

— Ну да. Ну или назови это как-нибудь иначе, если тебе не нравится это определение. Откуда наш недоубийца мог знать про Сёму и Великашу? Ну, про то, кто они такие на самом деле? Уж точно это не они сами ему разболтали в приступе откровенности. Он — всего лишь орудие в чужих руках. Здесь действует кто-то еще. Какие-то другие силы, куда более могущественные. Такие, что рядом с ними наш бедный старый Великаша беспомощен… как младенец в джунглях, так ты про него говоришь?

— Думаешь, это они и превратили его в обычного человека?

— А черт их знает. Может быть… А если не превратили, то просто подстерегли его в тот момент, когда это произошло. И, опять же, они про это знали. Вот мы с тобой не знали, а они — да. И каким-то образом натравили этого типа с испанской фамилией… на них обоих. И может… может, он даже…

Саша упрямо покачал головой. Сзади бибикнули — зеленый загорелся, чего стоим?

— Нет, — сказал Саша. — Нет. До Сёмы он пока не добрался. Он ведь его искал там, в Борнмуте, как и мы. И с тем же результатом.

Ваня шумно вздохнул.

— Может, Сёма знает, что за ним охотятся? Потому и спрятался так основательно, что даже мы не можем его найти, — сказал он.

— Может быть. Но почему он не даст нам знать?

— Не доверяет? — Ваня невесело усмехнулся. — Он вон Берти проболтался про конкурс, а нам — ни словечка.

— Да это понятно как раз. Он именно что проболтался, просто Берти влез со своим вопросом в подходящий момент.

— Не понимаю.

— Ну, Сёма был там в жюри на конкурсе. Рутина, обычное дело. Все прошло благополучно, он возвращается в Лондон, и тут вдруг от кого-то узнает, что один из конкурсантов, который отсеялся в первом туре, с горя решил покончить с собой. Понятно, что никто не виноват и парню надо просто нервишки подлечить. Но история неприятная. А для Сёмы это как… ну, как для Великаши выслушать кряду всего «Дона Карлоса», все четыре часа. Почти непереносимо.

— Потому что это суицид?

— Да. Самоубийство — это полная победа хаоса. Саморазрушение — это его зерно, начало всего и венец всего. Я у него спросил однажды… Глупый был вопрос, но я все равно спросил: «А как же в опере? В спектаклях вон каждый второй кончает жизнь самоубийством. Вертер там, Баттерфляй, Ромео и Джульетта, Лиза у Чайковского и еще куча народу. Тебе это не мешает?» Он говорит: «Нет, не мешает. Это ведь не настоящее самоубийство, а размышление о нем, рефлексия. Осмыслить, отрефлексировать, рассказать о чем-то — это значит выжить и победить. Самоубийство на сцене — это утверждение жизни. Крик герольда, возвещающего победу, и все такое».