Ловля ветра, или Поиск большой любви - страница 26

Была Елизавета Валентиновна пышнотелая, но любила принарядиться. В юности фигурка у нее была что надо. Но по мере того, как рос ее профессионализм, менялась и фигура, обретая вес и пропорции мультяшной Фрекен Бок. Да, увы. И чтобы выглядеть хоть сколько-нибудь элегантной (она где-то прочла, что элегантность — ум женщины), употребляла в этом направлении она немало усилий.

Но душа, как известно, христианка, и душа корила свою хозяйку за излишнюю любовь к тряпкам и прочей ерунде.

И вот под умилительные песнопения субботнего вечера задумала женщина подвиг подъять немалый. Вот и пост надвигается. А что если отказаться от увлекательной беготни по распродажам на время поста… Да что там на время поста — на целый год!

Душа ее возликовала. Да-да, на целый год! Как раз отучишь себя следить за распродажами, зависеть от них…

«Ми-и-ром Господу помолимся», — возглашал дьякон. Елизавета Валентиновна широко перекрестилась, поклонилась в пояс и посмотрела невольно на свои сапоги. Пошевелила носками, залюбовалась: новенькие, чистая кожа, комбинированная с замшей. На год их, конечно, хватит, да и не на один. «Но это осенние сапоги, а что с зимними?» — встревожилась она. «Ага, тоже есть», — кивнула удовлетворенно. Мысли уже перенесли женщину на антресоль маленькой ее квартиры, где хранилась, дожидаясь сезона, обувь. «Ну ладно. А босоножки? Ботиночки? И потом плащ же давно хотела купить. Теплая юбка, кажется, есть. Теперь что у нас с летней одежкой?..»

Отошла вечерняя служба, погасло большое, с хрустальными висюльками паникадило, а женщина, твердо решившая стать аскетом, все бродила мысленно по своей квартире, заглядывая в битком набитые шкафы и бормоча: «Ага, кофточка… Ой, и эта тоже, а я и забыла про нее — это же с юбкой зелененькой можно носить. А вот беретку себе так и не купила. Целый теперь год в старых ходить…» И прикинула, сколько их, старых, — штук шесть. Половину, конечно, не носила: цвет не тот, но добротные — выкинуть жалко. А из одной, почти совсем новой, вырезала когда-то кусочек. С дочкой аппликацию делали для урока труда. Куда ж ее теперь носить, с дыркой в форме утиных лапок…

Шла исповедь. Храм был погружен в полумрак. Прихожане чинно кланялись, испрашивая прощения у народа, потом по одному подходили к батюшке. Иногда оставляли мятые бумажки — деньги. Иногда — листочки с пронумерованными грехами. Батюшка неторопливо рвал листки, от чего исповеднику становилось даже физически легче.

Когда подошла, наконец, очередь и склонила Елизавета Валентиновна гордую свою выю под епитрахиль, чтобы исповедаться и попросить благословение на подвиг — душа ее уже не пела. Она полна была какой-то муки и тесноты.

И уже совсем без огня, как-то даже вяло изложила Елизавета свой план подвига.

Священник переспросил:

— Вы на время поста хотите ограничить себя в покупке вещей?

— Да нет же, на целый год!

— Ну что вы, — возразил батюшка, который был очень молод и имел модницу-жену, — год — это слишком много!

— Да вы не представляете, батюшка, сколько у меня вещей! — чуть не в голос запротестовала исповедница и метнула взгляд в густую тьму, где прихожане смиренно дожидались своей очереди — не слышал ли кто?

Но батюшка уже все решил:

— Благословляю до Петровского поста ничего из вещей себе не покупать…

И как же она была потом благодарна молодому батюшке, поступившему столь мудро и не возложившему на нее бремена большие, чем она, немощная, могла снести! Потому что и в эти полгода она нарушила епитимию — разок, но нарушила — и прикидывала еще потом, благословил батюшка епитимию до Петровского поста включительно, или же исключительно? Совесть, конечно, говорила, что для того и пост, чтобы себя ограничивать, но сознание упрямо повторяло, что батюшка же сказал «до Петровского поста» — и влекло в магазины.

Э-эх, грехи наши тяжкие. Как там у Некрасова: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано».

Жила-была молочница. Сама собою румяная и крепкая, несмотря на предпенсионный возраст. Подвижная и громкоголосая, привыкшая по полям по долам зычно аукать корову свою Майку. Та тоже красивая, крутобокая и круторогая, по белой курчавой шерсти, как по географической карте, черные пятна раскиданы в виде континентов и материков.