Лучшие из нас - страница 5

А может быть, как уже упоминалось раньше, началом истории служит То происшествие? То, что случилось осенью через три года после свадьбы мамы. То происшествие, которое заставило линию жизни Пола круто пойти вниз, все ниже и ниже, постоянно набирая скорость, да такую скорость, что Пол едва-едва и только с помощью дорогой мамы смог прийти в себя.

Стоит подчеркнуть, что То происшествие само по себе не вызвало бы настолько сильную реакцию у всех и каждого. Если бы не Пол, а кто-то другой пережил то же самое, то, вполне возможно, это никак не отразилось бы на его или ее жизни. Но Пола То происшествие потрясло до основания.

Все произошло в тот год, когда должна была состояться конфирмация Пола, естественно, в церкви Вестре-Акер, но он не хотел проходить обряд. «Нет никакого бога, мама», — заявил четырнадцатилетний подросток, и лицо его на фоне изящно разложенных мамой пуховых подушек казалось худым и маленьким. Мама смотрела на него, лицо ее было белее снега, и она не возражала. Как уже говорилось, может быть, историю надо было бы начать с этого места, с Того происшествия, оказавшего сильнейшее влияние на Пола и навсегда тесно привязавшего его к матери. С Того происшествия, после которого мама сначала разошлась, а потом и развелась с мужем, и они с Полом снова остались вдвоем. Только они вдвоем в квартире в районе Фагерборг. Может быть, именно с этого началась история Пола, с эпохального события, вспоминая о котором он на протяжении нескольких лет покрывался воображаемой хамелеоновой кожей, начинал страдать фонетической гиперконвергенцией и иногда испытывал мучительное чувство стыда.

Но нет, несмотря на безусловную важность Того происшествия для Пола, для мамы, для всех, кто знает и кому еще предстоит узнать Пола: правильнее всего будет начать историю с того дня, когда Пол встретил Нанну Клев. Потому что в этой истории о Поле речь пойдет совсем не о Том происшествии, речь в ней пойдет об университете, о Нанне, об Эдит Ринкель, о кафедре футуристической лингвистики. Речь пойдет о сотрудниках кафедры, о ее заведующем Паульсене, об исследованиях, научном руководстве и преподавании. О дымящихся чашках чая и о листве, гниющей на многочисленных полянах Блиндерна. О студентах, о молодом розовощеком Александре. Речь в ней пойдет о высокомерии, честолюбии и о чистых научных идеалах. Речь в ней пойдет о вожделении, любви, ревности и зависти. О притворстве и о наглости, присущей глупцам.

Если Эдит Ринкель и была вундеркиндом, то этого никто не замечал. Но никто никогда не замечал и периодов несовершенства, через которые она, как и все остальные, непременно должна была пройти. Или у нее не было таких периодов? Никто не помнит, чтобы Эдит когда-нибудь не могла выговорить букву «р», чтобы она нескладно разговаривала или делала ошибки: казалось, что когда она впервые раскрыла рот и произнесла первые слова, они тут же сложились в безупречно правильные предложения, четко артикулированные и изысканно элегантные. Никто не помнит в ее тетрадях криво написанных букв или орфографических ошибок. Тихо и спокойно, не привлекая внимания окружающих, Эдит постигала знания и с завидным прилежанием изучала один предмет за другим.

В одиннадцать лет Эдит Ринкель заметила, что совершенно не похожа на двух своих сестер. Точнее сказать, она уже давно поняла, что она другая, но в один прекрасный день признала, что это факт, с которым невозможно спорить, и решила развивать свою непохожесть.

Одна сестра была на два года старше Эдит, вторая — на два года младше. Так что Эдит была средней, но довольно рано обе ее сестры, старшая и младшая, стали проводить много времени вместе, исключив Эдит из своей компании. Они сделали это не намеренно, скорее интуитивно понимая, что Эдит — не такая, как они, и никогда такой не будет. Они не просто отличались внешне (сестры Эдит были щуплыми, светлыми, быстрыми, а Эдит чувствовала себя толстой и большой — у нее рано начался пубертатный период, и она быстро переросла старшую сестру), но думали и действовали совершенно по-разному.

Отец трех сестер, на протяжении многих лет служивший начальником управления Министерства юстиции, был темноволосым и широким в кости, как и Эдит, а мать-домохозяйка — светловолосой и щуплой, как две другие ее дочери. Отца почти никогда не было дома. Если он был не на работе, то заседал в масонской ложе или сидел в Театральном кафе, курил сигары и пил кальвадос, смешанный с яблочным соком. (А в преддверии эпидемии гриппа — напиток, состоящий на три четверти из коньяка и на четверть из содержимого постоянно носимой с собою фляжки. Принимая во внимание то, что отец никогда не болел, этот напиток наверняка был очень действенным).