Лукьяненко - страница 14

Несколько лет назад судили в Екатеринодаре наших ивановских тыжнёвых[3] за допущенный по их вине самосуд над задержанными. Дело было, значит, так.

Под осень шло время. Уже со степа поубирали, посвозили хлебушек. На то время где-то на хуторах поймали каких-то двоих конокрадов. Не наши оказались, не станичные. Посадили их, конечно, в карцер. Приставили до них дневальных. Вот, значит, и стоят эти тыжнёвые, никого не допускают.

Да в нашей станице удержится разве новость долго? Как дождевая вода в сухую землю, так и она просачивается по хаткам. Через каких-либо полчаса сбежались к правлению сначала ближние, а там и те, что подальше живут, казаки. Стали упрашивать малолетков. Ну хоть глазком, говорят, дайте взглянуть, ничего ж им не сделается от того. Кричит один из них тыжнёвому:

— Та ты ж Василия Степанова сын?! А? Эх ты, батька твой такой славный, а ты чи не в него? Да отчини, не бойся. Не тронем мы их и пальцем, только в щелку глянем, кто такие и чьи будут.

Минут несколько всего продержались еще было казачата, а там подумали, видно, подумали, что плохого и правда конокрадам тем ничего не будет. И открыли на свою голову.

Дальше Пантелеймон Тимофеевич рассказывал о том, как считанные секунды понадобились тем, у кого сегодня увели коней и кому уже достаточно, казалось бы, отпущено было времени, смог чтоб свыкнуться с утратой быков или пары коней. Взбешенные хозяева так успели изуродовать задержанных, что, когда на крики и шум прибежал из своей комнаты атаман, было слишком поздно. На полу в полутемной прохладе карцера лежало два недвижных тела.

Пошли судебные тяжбы, волокита бумажная потянулась. Но вот и суд назначили. Кое-кто из ивановских, бывши на то время в городе по своим делам, оказался в зале окружного суда и слушал процесс.

Савченко сидел в переднем ряду. Пантелеймон Тимофеевич присел чуть сзади, огляделся. Увидев друг друга, они поздоровались и стали слушать. Через некоторое время Лукьяненко спросил соседа:

— А как вы считаете, Павел Леонтьевич, что будет этим хлопцам, тем, что на часах тогда стояли?

— Вы про них? — И урядник показал движением головы в сторону подсудимых. — Тут дело поганое. Сибирью дело пахнет, вот как. Думаю, что тут очень сурьезное обстоятельство. Года по четыре придется на каторге побыть каждому. Убийство! Не знаю, правда, может, малолетство их примут во внимание, да вряд ли.

И потом посреди этого с самого начала ставшего для него скучным разбирательства Пантелеймон Тимофеевич спросил у Савченко:

— Я извиняюсь, конечно. Вот вы, Павел Леонтьевич, говорят, богатство нажили, деньги за душой имеете какие-никакие. Неплохо я вас знаю как будто. Но что-то никак не возьму в голову — как все это вам удалось? Поделитесь, если не секрет, конечно.

И тот поведал, пока шел суд, где и как ему счастье подвалило:

— Лет с пятнадцать назад к юрту нашей станицы была прирезана земля, дополнительный надел, как вы знаете. Народу народилось к тому времени по станице порядком, да переселенцы с Украйны понаехали. Отставных солдат тоже записывали в казаки, особенно после кавказской войны. Что офицерам с полковниками отхватывали жирные куски от нашего общего юрта — про то и говорить не буду, вы это получше меня знаете. А юртовой земли сколько было, столько и есть. Нисколько ее не прибавилось с тех самых пор, как деды наши из-за Буга сюда перебрались служить государям нашим из-за земли и воды. Душевой надел и без того был неважный, а тут еще такие дела. Выход, конечно, нашли, как и по всем старым станицам нашим черноморским. В юрте станицы Тихорецкой нарезали нам дополнительную землю. Назвали Ново-Ивановский отселок. Поначалу, кроме воров и и ненужных обществу элементов, никто туда селиться не пожелал.

— Мой кум не так давно в гости туда ездил к своим, так, говорит, другой раз собака будет в ту сторону бежать — и ту заверну, хай ей грэць, той Ново-Ивановке, — вставил Пантелеймон Тимофеевич.

— Да, было такое. Первые годы мало кто соглашался в те края ехать — ближний свет, что ли? Место далекое, необжитое, дорога одна какая на переезд — быками ж ехать надо было. Не шутка!..