Луна и комедианты - страница 10
Когда луна была уже на середине неба, понемногу все стали возвращаться на свои места. Появилось снова вино. Ведущий концерт потребовал, чтобы каждый, не утаивая своего таланта, исполнил какой-либо номер. Первой выступила Кёко Ямаути. Она станцевала «Времена года в Киото». Затем какая-то старушка из «обитательниц деревушки Нандзэндзи» спела народную песню под аккомпанемент самисэна. Когда это пение кончилось, стали вызывать господина Умэхара — того, который торговал оби. Со всех сторон раздавались голоса: «Маслодела! Маслодела!», «Луковицу! Луковицу!». Господин Умэхара сперва, как это водится, немного поломался, потом сказал: «Но в таком случае мне придётся снять штаны!» Он действительно снял с себя шаровары, подоткнул сзади подол кимоно и, приняв позу человека с коромыслом на плече, стал расхаживать, выкрикивая: «А вот масло! Кому масла? Масла кому?» С неподражаемым искусством настоящего комика он изображал уличного продавца масла. «Масло! Кому масла?» — кричит он, идя по улице. Вот он останавливается около какого-то дома и, оглянувшись вокруг, шмыгает в дверь. Затем он осторожно отодвигает перегородку одной из комнат, просовывает туда голову и сладким голосом спрашивает: «Мадам! Не угодно ли масла?» Получив, видимо, утвердительный ответ, маслодел быстро входит в дом. Он комически облизывает палец, будто бы перемазанный в масле, и затем проделывает весьма красноречивые движения телом. После этого он с невинным видом, будто ничего особенного не произошло, выходит на улицу и продолжает свой путь, снова выкрикивая: «А вот масло! Кому масла?»
Все громко смеялись и бурно аплодировали. Кое-кто уже заметно охмелел. Гул голосов всё нарастал, и вскоре стало шумно, как во время какого-нибудь уличного скандала. Раздались крики: «Гандэн! Гандэн!» — вызывали Тацудзо Муто. Гандэн — это пантомимы, исполняемые ежегодно с 20 апреля по 10 мая в киотоском храме «Мибудэра», принадлежащем буддийской секте «Рицу». Уступая настойчивым требованиям публики, Муто поднялся и сплясал «Танец бочара». Не успел он вернуться на место, как на сцене снова появился неутомимый Умэхара. Со всех сторон снова поднялись вопли: «Луковицу! Луковицу!» Распевая сатирические куплеты о незадачливом токугавском министре Исами Кондо,[12] галантерейщик кружился в танце. В куплетах говорилось, что, когда этот герой обнажал меч и поднимал свой грозный рык на главной улице столицы, во всех окрестных садах осыпались цветы. Кончалась песенка припевом:
Повторяя без конца этот припев, господин Умэхара всё быстрее кружился в пляске, и припев звучал уже как скороговорка:
После него на середину зала вышла мадам Тиэко Уэда. Словно что-то вспоминая, она на несколько секунд застыла в неподвижной позе и затем, вдруг раздвинув широко ноги, стремительно опустилась на пол и сделала «шпагат». Эта дама, весьма искушённая в европейском балете, оказывается, довольно часто во время такого рода увеселений поражала гостей подобными акробатическими трюками. Но не все присутствующие это знали, да никто и не подозревал, что такой номер можно проделать в кимоно. Поэтому большинство зрителей были не только удивлены, но и испуганы: не припадок ли это эпилепсии? Как раз в этот момент заявился старший сын Сэнгоро господин Сэнносукэ. Он рассыпался в извинениях за своё опоздание. Сэнносукэ хотел прийти сюда как можно раньше, но у него были дела в Тамба под Киото, и там он задержался. И в самом деле было похоже, что он заявился сюда прямо из поездки, что называется с корабля на бал. Одет он был по-европейски, в пиджачную пару.
Он стоял теперь рядом со своим папашей Сэнгоро и любезно со всеми раскланивался.
Таким образом, семейство Мояма сейчас здесь было почти в полном сборе, если не считать жён внуков и правнуков старика Сэнсаку, которые остались дома. В этой семье царили любовь и согласие. Старик Сэнсаку был этим очень доволен, и сердце его было исполнено радости. Не только его сыновья, но и внуки пользовались уже славой выдающихся актёров. Вместе с тем они не только были дружны между собой, но не проявляли никакого зазнайства и в отношении окружающих. Они не важничали, как некоторые другие прославленные актёры, хотя у старика Сэнсаку и у его сына Сэнгоро были к этому все основания. Но в их поведении не было и никакого заискивания, ни тени угодничества. Они держались просто, непринуждённо, с подкупающей искренностью. В конце концов, гости, которые собрались сегодня у господина Уэда, да и сам он вовсе не принадлежали к высшему обществу. Однако Мояма сразу откликнулись на приглашение и заявились сюда в полном составе: и дед, и отец, и внуки, и их многочисленные ученики. Со всеми нами они держались на равной ноге и дурачились и веселились, как и все остальные гости. Будем откровенны: в Токио артисты, включая сюда даже сказителей и комических рассказчиков, вряд ли ведут себя с такой простотой и непринуждённостью. Но, может быть, комедийные актёры в этом смысле везде составляют исключение? Или это особенность представителей семьи Мояма? Признаться, у меня закралось было подозрение, что объясняется это теми особыми отношениями, которые установились у Мояма с семьями Ямаути и Уэда. Но достопочтенная мамаша Ямаути уверила меня, что Сэнсаку и Сэнгоро действительно чужды всякого высокомерия. Они охотно бывают везде, куда их приглашают. И поскольку отец, сын и внуки очень дружны между собой, они всюду являются вместе. Выгодно они отличались от актёров-профессионалов и ещё в одном отношении. Не только знаменитые мастера сцены, но и рядовые артисты очень неохотно участвуют в любительских концертах, на которых выступают разного рода дилетанты и профаны. А Мояма не только участвовали в общем веселье, но и щедро одаривали нас своим искусством. Между прочим, Сэнносукэ Мояма не стремился подражать отцу и деду, которые почти не пили.