Лунное золото Революции - страница 17
Люк аппарата, к счастью оказалась наверху.
Помогая друг другу, герои выбрались наверх и замахали руками. Боевая цеппелин-платформа «Степан Разин» медленно плыла над ними. Миг — и оттуда к земле ринулось пять черных точек.
— Наши, — сказал Федосей. — Наконец-то наши….
В спустившейся на парашютах пятерке оказались самые нужные на этот момент люди — врачи и механики. Работа нашлась для всех. Вправив вывихнутую руку Дёгтю, доктор занялся Федосеем. Прислушиваясь как трещит отдираемый от раны присохший бинт индивидуального пакета и как поскрипывает зубами сам Федосей, Владимир Иванович баюкая ноющую руку, любовался проворством механиков.
О ремонте аппарата в этих условиях и речи быть не могло. Единственно, что тут можно было предпринять — так это забить чопами дыры в обшивке, чтоб не сеялся по ветру пепел, да отбуксировать «Иосифа Сталина» в хорошую мастерскую. В Москву, например, или в Свердловск.
Этим, собственно механики и занимались.
Над ними, отрабатывая моторами «вперед-назад» висел «Степан Разин». Из-под его брюха словно паутинки, текли канаты. Механики, со вкусом поругиваясь, крепили их к рым-болтам, готовя аппарат к транспортировке.
— Спасибо, доктор…
Дёготь обернулся. Федосей с перевязанной головой и в рваном тулупе, из прорех которого торчали клочья шерсти, напоминал неряшливо починенную мягкую игрушку.
— Не знаю, чему профессор больше обрадуется — тому, что мы живы или тому, корабль сберегли?
Федосей попробовал улыбнуться в ответ, но ничего у него не вышло..
— А тому и другому одновременно он не может радоваться?
— Может, конечно… Только вот чему больше?
Ремонтироваться пришлось в Москве.
Она встретила их не трескучим морозцем, а слякотью. Даже небо, обычно раскрашенное дымными хвостами из заводских труб, было серым. Конец января выдался в тот год каким-то необычным. Зима словно раздумала злобствовать — она то подмораживала природу, засыпая город негустым снегом, то превращала его в холодные ручьи, наполняя улицы промозглым туманом.
В такой вот туман «Степан Разин»» и приткнулся к причальной мачте тушинского аэродрома. На поле их уже ждали специалисты ГИРДа во главе с товарищем Цандером, лично примчавшимся возглавить ремонтные работы.
Дёготь и Малюков проследили, как орава специалистов оттранспортировала «Иосифа Сталина» в ангар на краю поля и отправились в Особый отдел.
Товарищ из Особого отдела внимательно выслушал их, задал несколько формальных вопросов и отпустил минут через десять. Уже на крыльце, пораженный быстротой событий, Федосей сплюнул.
— Тьфу! Разве это дознание? Ни одного вопроса толкового не задал.
Дёготь пожал плечами.
— Разберутся.
— Да тут же предательство явное! — рубанул воздух Малюков. — Ежу ж ясно, что в пять минут в одном месте броневики не собрать. Предательство на самом верху!
Они все-таки сошли с крыльца, чтоб не мешать выходящим.
— Мне кажется, что именно поэтому нас и не расспрашивали, что сами все понимают. Наверняка кто-то из немцев постарался. Только что ж они тогда так не аккуратно-то? Времени, что ли не было?
Шагов через двадцать, словно сведя размышления к конкретному выводу, Деготь выдал мысль.
— Похоже, что прав Ульрих Федорович.
Федосей посмотрел вопросительно.
— Насчет лунного золота. Зашевелились империалисты. Видно дела у них с транспортом не ладятся и хотели они наш корабль получить.
Деготь посмотрел с удивлением.
— Так ведь и у нас не все в порядке. Дюзы…
— А кто им об этом скажет?
Ощущение радости от своей простой и понятной жизни, основой которой были труд и радость созидания, для профессора пропадало все чаще и чаще. Ежеутренне бреясь, он в такие дни разглядывая лицо в зеркале, ловил себя на мысли, что из-за амальгированного стекла на него смотрит совершенно чужой человек — более счастливый, более уверенный в себе, более успешный.
Началось все с малого, но на протяжении нескольких недель это ощущение чужеродности нарастало снежным комом, толкая на поход к доктору. Он держался, надеясь побороть хандру, объясняя её переутомлением, и тысячью других причин и оказался прав.