Лягушки Манхэттена - страница 5

— Вест-Виллидж, пожалуйста, западная десятая. — Я головой приникаю к окну и заинтересованно гляжу на разноцветные мерцающие огни.

В ночи вроде этой мне становится грустно. И тогда я натягиваю маску милой одиночки двадцати с чем-то лет, мечтающей о спонтанных решениях и сексе с незнакомцами.

На самом же деле мне хочется, чтобы у меня был мужчина, который принесет гуакамоле в постель и почешет спину, когда я попрошу. Ох, и доставит оргазм, для которого не придется работать своими пальцами.

Водитель на протяжении всей дороги что-то бормочет себе под нос, а к моменту, когда мы добираемся до дома из красного кирпича, где я живу, в правом виске у меня нарастает чудовищная пульсирующая боль. Я картой провожу через установленный у заднего сидения ридер — удобную технологию, которой во время каждого визита так любит восхищаться мама.

Закрывая за собой дверь, я босая иду по грязной улице Манхэттена, всхожу по крошащимся ступенькам и вставляю ключ в замочную скважину двери, ведущей в дом. Я дергаю ее дважды и открываю толчком плеча. Дальше поднимаюсь на пятый этаж, и к концу подъема между грудями образовывается бассейн, волосы приходят в беспорядок, а легкие горят адским пламенем.

Потом следует открытие тройного замка и засова на пути к квартире 5С, и я наконец в Форт-Нокс^>2. Или в Форт-Членс, как называет наше жилище моя соседка и настоящая лучшая подруга Саманта.

— Мне нужно надеть наушники? — хриплым голосом курильщицы обращается ко мне Сэм откуда-то из недр квартиры. И когда я говорю о «недрах», то имею в виду шестьдесят пять квадратных метров, за которые мы платим по две штуки долларов в месяц. КАЖДАЯ.

— Нет, он оказался полным придурком. — Я бросаю куртку и сумку на кухонный стул, придвинутый к столу, который мы ни разу не использовали.

Наша квартира — это одна огромная комната с двумя дверьми в одной стене, с еще одной — на противоположной, и входной дверью в задней стене. Гостиная, кухня, коридор, тренировочная зона, сушилка и зона для расслабления и просмотра сериалов находятся в самой большой комнате и занимают сорок шесть квадратных метров. Наши спальни размером с шкафы для одежды, и не те, что были у Лизы Вандерпамп^>3, а ванна больше напоминает гроб с туалетом и душевой кабиной.

Вот такую цену мы платим за то, чтобы жить на пять этажей выше уровня улиц с непрекращающимся шумом и драками бездомных в три часа ночи.

Но когда я думаю, что по горло сыта этим городом с его вечной долбежкой и соблюдением приличий, из бара на крыше напротив мне улыбается какой-нибудь симпатичный парень, и я снова на крючке, как какая-то легковерная рыбешка. Нью-Йорк всегда находит способ вернуть мое расположение.

— Ты ему сказала, что у тебя месячные? — Сэм садится рядом со мной на диване, ее грудь вот-вот вывалится из-под надетого на ней крошечного топа, а по телевизору тем временем без звука идут «Настоящие домохозяйки» откуда бы то ни было.

Я бросаю взгляд на Сэм и усмехаюсь.

— Ты же знаешь, что сказала.

Она поднимает руку, чтобы я дала ей «пять», и я отвечаю с превеликой радостью.

— Знаешь, я обожаю эту отмазку. Они сразу разбегаются, как тараканы, которыми на самом деле и являются. В морозилке есть «Хало Топ», могу поделиться.

Калорийное мороженое и отсутствие бюстгальтера? Конечно, да.

Я раздеваюсь еще до того, как она успевает взять две ложки, бросаю одежду куда попало и из кучи на полу выдергиваю первую нормально пахнущую футболку.

Мы с Сэм подружились в выпускном классе старшей школы, когда я в столовой носом пустила молоко, и все засмеялись надо мной. Да, в старшей школе я была ТОЙ САМОЙ девушкой. Она заявила, что я уморительная, и протянула платок, чтобы я вытерла нос. Мы обе пошли в колледж в большом городе, желая покончить со скучным существованием в Нью-Джерси, вот только она поступила в Технологический институт моды, а я в университет лиги Плюща. Стадию экспериментов: поддельные документы, крепкий алкоголь и укороченные топы — мы проходили вместе. Я держала ее за руку, когда она покупала первый «План Б», а она вытирала мне слезы, когда я на первом курсе узнала, что мой парень трахал все, что движется, включая тех, у кого был член.