Любить не просто - страница 11

Вспоминая ту свою поездку, мать успокаивалась. Санька разберется-таки! Найдет себе красивую девушку и женится там, в городе. Пройдет его увлечение Таней, пройдет… И будет у нее невестка городская, в коротком белом платье, с ридикюлем — как королева!

В высоком небе сходились и расходились белые кучевые облака. Поля зеленели свекловичными листьями, золотилась пшеница. Придорожные фруктовые посадки отяжелели от яблок и абрикосов.

Горячими душистыми ветрами лето щекотало лицо, забивало дыхание раскаленной сухой пыльцой. Степные ромашки хлестали по коленям буйными соцветьями, синеглазые стебли петровых батогов[2] радостно глядели на мир. И то ли это от этого роскошного буйства жизни, то-ли от чего иного бередила душу тревога.

Санька шагал знакомой тропой к Глубоким Криницам. Он спрыгнул с пассажирского поезда, который простучал колесами, не останавливаясь на их небольшом полустанке. Двенадцатикилометровый путь никогда не казался ему таким длинным, как нынче. Скорее бы!.. Скорее… Прибавлял шагу. Представлял, как радостно всплеснет ладонями мать, как заблестят из-под нахмуренных выгоревших бровей отцовские глаза. И еще… боялся и подумать, как встретит его Таня.

Во дворе никого не было. Лишь в саду на вишне приметил Маруську, которая зацепилась подолом за сучок и не могла прыгнуть к нему.

— А где же наши? — осматривал запыленный у дороги вишняк, обвисшие от тяжести плодов ветви яблонь.

— В поле. Солому скирдуют все.

— Не все — ты же дома.

— Так я еще не доросла. — Маруся лукаво прижмурила глаз и таинственно улыбнулась.

— А ты что делаешь в саду?

— Вишни обрываю… Курей кишкаю, чтобы не разбойничали на грядках.

— А… — Санька улыбнулся. Наконец матери подросла помощница, теперь и у нее как у людей. И когда она выросла, эдакая длинноногая и вертлявая!

— Слушай, Марусенька!.. — и Санька посмотрел на нее умоляюще. — Я тебе что-то привез в подарок, бери!.. А Таня дома? Не видела?

Маруся выхватила из рук прозрачный пакет с конфетами, бросила в рот несколько сладких разноцветных горошинок и закрыла от удовольствия глаза.

— Так дома Таня или нет?

— Ага… А что? — Маруся хотя и мала, но уже умеет лукавить. И в кого она пошла? Крушит зубами те конфеты, так что даже ресницы вздрагивают, и хоть бы тебе слово!

— Ты видела Татьяну? — У Саньки кончилось терпение, он расстегнул ворот рубашки.

Маруська наконец не выдержала — ей жаль брата.

— Видела, ну видела уж… Сейчас позову! — мотнула тяжелой косой с красным косником. И вдруг обернулась: — А ты мне еще гостинцев привезешь?

— Привезу! Еще лучших… Беги уж!

В хате солнце высветило все уголки, и казалось, что стены раздвинулись, комната стала шире. С выгоревших от времени фотографий на него смотрели знакомые и сородичи, многих из них он никогда не видел, знал только по фотографиям.

Санька сел на скамью, подпер щеку рукой. Чувствовал, что волнуется. Встал, начал ходить по хате. Он так ждал этой минуты! Когда писал письма — не сознавался, что ждет их встречи, что видит ее улыбку, глаза… Писал о разных мелочах. Но ни слова о чувствах! Чтобы не думала, будто он так и прилип к ней! Какая-то гордыня вставала преградой на пути к искренности. Может, оттого с таким нетерпением ждал этой встречи.

Стукнула калитка. По дорожке торопливо затопали босые ноги. В окнах мелькнула какая-то тень. На вороге хаты выросла босоногая девчурка с коротко подстриженными волосами, которые непослушно нависли над лбом. Девчонка смущенно поглядывала на него, одергивала по бокам коротенькое выгоревшее ситцевое платьице.

Саня досадливо кинул взгляд на гостью, на ее покрасневший, облупившийся на солнце нос. Что-то в нем оборвалось. И он поспешно, не глядя в лицо девушке, бросил:

— Маруся сейчас будет!

Быстро повернулся к ней спиной, стал следить в окно за калиткой.

Почувствовал, как от двери дохнуло сквозняком. Оглянулся: на пороге уже никого не было.

— Ну что? — откуда-то взялась румянощекая Маруся, сверкая глазами. — Поздоровались? А почему она плачет? От радости, да?

— Кто плачет?

— Таня. Горечко ты мое! — всплеснула ладонями Маруся, подражая матери, и сердито засопела.