Любовь и память - страница 12

— Вот и дед, — тихо сказала бабушка, прижимая тонкие загорелые руки к исхудавшей груди. — Нализался, кажись, до дури…

Она бросилась не к двери, а к окну. Михайлик взобрался на скамью и через бабушкино плечо с любопытством и робостью всматривался во двор. Из-за боковой стены избы вышел дед — крепкий, с рыжей бородой и широким мясистым носом. На нем была легкая белая свитка. Черная фуражка съехала на ухо. Шел дедушка нетвердым шагом, словно кто-то невидимый толкал его то в одну, то в другую сторону. Стараясь удержать равновесие, он остановился, повел затуманенным взором по двору и громовым басом пригрозил:

— Не встречаешь? Ну… п-пожалеешь… Я т-тебе задам работу…

И направился к утиному озерку. Подойдя к нему, неуклюже замахал отяжелевшими руками:

— Гиля, гил-ля, стонадцать чертей! — и встал на колени.

— Что он надумал! — произнесла бабушка, бросившись к двери. С порога умоляюще крикнула: — Роман! Прости меня — не успела… Вот смотри, я уже вышла встречать тебя…

— Поздно, — прохрипел дед и плюхнулся боком в озерко, кряхтя и откашливаясь, повернулся там на живот, и белая свитка сразу стала грязно-черной.

Михайлик, выскочив в сени, стоял на пороге и дрожал всем телом. Из озерка выплеснулась мутная зеленоватая вода и широкими волнами докатилась до самой завалинки, наполняя двор густым болотным запахом. Дед на четвереньках выполз из озерка, которое теперь превратилось в обычную лужу, лег на спину, широко раскинув руки, громко и тяжело отфыркивался. Бабушка, закрыв лицо руками, тихо плакала. Ее худенькие узкие плечи часто вздрагивали. Потом она взяла внука за руку, подвела к перелазу и повела его в соседний двор.

— Побудешь, миленький, часок у чужих людей, пока дед угомонится.

У соседей были два мальчика, чуть постарше Михайлика. Они из стеблей подсолнуха сооружали на огороде шалаш и почти никакого внимания не обратили на Михайлика. Он молча наблюдал за ними.

Оба мальчика были русые, тоненькие, один из них был щербатым и немного шепелявил. Щербатому надоело строить шалаш, и он подошел к Михайлику:

— Ты чей? Бабки Гафии внук? — И, не ожидая ответа, предложил: — Давайте играть в «Панаса».

Предложившему завязали глаза старым платком, а Михайлик с тем, вторым, начали бегать вокруг него, дергали за сорочку, смеялись, выкрикивая: «Панас, Панас, лови ворон, а не нас!» Потом тихо ложились в начинавшую желтеть траву и, когда «Панас» приближался к ним, неслышно отползали от него.

Михайлик кашлянул, и «Панас» пошел на его голос. Попятившись, Михайлик вдруг почувствовал, что куда-то проваливается, он даже не успел крикнуть — полетел в какую-то пропасть и плюхнулся в воду. Сгоряча вскочил на ноги — вода доставала ему до пояса. Посмотрел вверх. Высоко голубело круглое отверстие, переложенное накрест двумя кольями. А здесь, внизу, было полутемно. Хотелось кричать, но даже кричать было боязно. Когда глаза немного свыклись с темнотой и стали различать окружающие предметы, первое, что он увидел, были лягушки. Они плавали у самой стены и пытались взобраться на нее. А Михайлик смертельно боялся лягушек. Одна из них, широко растопырив лапки, взлезла на стену как раз на уровне Михайликова лица. Он отступил назад, но, оглянувшись, позади себя увидел таких же лягушек. Тогда он снова ступил на середину, а вода была ледяной, и у него от холода и страха начали постукивать зубы. Лягушка, взобравшаяся выше всех, сорвалась и шлепнулась в воду. У Михайлика зашевелились на голове волосы, и он изо всех сил закричал.

Кто-то отозвался сверху, но он боялся поднять голову, ему казалось, что тогда лягушки начнут прыгать на него.

А там, наверху, события развивались весьма бурно. Перепуганные мальчики-братья побежали к бабке Гафии и известили ее, что Михайлик уже в колодце. Бабушка как раз успела переодеть деда в чистую сухую одежду. Услыхав о новой беде, она с криком выбежала из дома. Хмельной дед мгновенно протрезвился, выскочил во двор и, схватив двухведерный бачок с питьевой водою, опрокинул содержимое себе на голову. Мокрый, с ведром и веревкой в руках, он раньше всех оказался над злополучным колодцем.