Любовь поры кровавых дождей - страница 27
«Жалеет Нелидову», — промелькнуло у меня, и невольно в мое отношение к капитану вкралась легкая неприязнь.
Чем больше думал я о подозрительном нетерпении Балашова, тем больше не одобрял его поведения. Меня снедало сомнение, коварные мысли роились как осы: «Не стыдно ему руководствоваться личными симпатиями? Разве командир имеет право быть необъективным? Разве…»
Противоречивые мысли мучили меня. То я приходил к выводу, что Балашов абсолютно прав: действительно, нельзя же взвалить на одного человека, причем на девушку, две столь сложные обязанности. Но в следующую минуту я снова начинал изобличать капитана в пристрастии.
Однако мне и самому было жаль Нелидову.
Очень уж тяжелое бремя легло на ее девичьи плечи. Весь день она неотлучно находилась у своего дальномера, а лишь стемнеет — спешила на дрезине за боеприпасами и продуктами. Как назло, и погода выдалась скверная, по грязи да слякоти на чем еще их привезешь.
С наступлением темноты Нелидова отправлялась за восемьдесят километров на железнодорожную станцию и к рассвету возвращалась с грузом. Правда, мы обычно отправляли с ней бойцов-помощников, но ей все равно доставалось.
Наконец я подобрал-таки кандидата в шофера, и мы прикрепили его к Нелидовой.
Чтобы сколько-нибудь сносно обучить его делу, требовалось хотя бы четыре-пять дней, а где их было взять? Свободного времени мы теперь почти не имели. То выходили в боевые рейды, то на месте отбивали атаку авиации, и Нелидова зачастую по целым дням не покидала боевой платформы.
Так пролетели еще две недели.
Нелидова очень изменилась: похудела, побледнела, под глазами залегли черные круги, щеки запали.
Но в остальном это была прежняя Марина: держалась так же бодро, казалась такой же веселой и приветливой.
Эта удивительная девушка ни разу не попыталась облегчить свое положение, нет — все только наравне со всеми. Это еще больше поднимало ее в наших глазах. Кузьма Грозный теперь уже не стесняясь, открыто говорил, что Марина Нелидова — лучший боец нашей воинской части.
В нашем районе действовало два бронепоезда: наш — № 123 и соседний с нами — № 122. Однажды утром мы узнали горестную весть: сто двадцать второй взорвали фашисты. Погибло много людей.
Вероятно, по этой причине в тот день нас не направили на операцию и выход в боевой рейд отложили до сумерек.
Вскоре мы узнали подробности о гибели бронепоезда. Дело было так. Когда огневые рейды наших бронепоездов основательно издергали немцев и они убедились, что ни артиллерийским огнем, ни авианалетами вывести нас из строя не удается, они решили прибегнуть к хитрости. Местность, по которой пролегала железная дорога, имела небольшой уклон в нашу сторону. Выбрав туманный вечер, немцы погрузили на открытую платформу большое количество взрывчатки с детонаторами и, разогнав платформу, пустили ее по полотну. Платформа катилась, все больше и больше наращивая скорость. Дьявольского груза ей хватило бы для разрушения целого города. А чего им было экономить, вся Европа на них работала!
Платформа беспрепятственно прошла около пятнадцати километров, все набирая скорость, и, поздно обнаруженная, со всего маху налетела на бронепоезд, который в это время вел артобстрел вражеских объектов.
Взрыв страшной силы разбил пять боевых платформ, остальные были серьезно повреждены.
Теперь на всем участке фронта остался только наш бронепоезд.
Командир, комиссар и я обсуждали это событие, когда поступили координаты оборонительных пунктов врага. Мы должны были немедленно накрыть их артиллерийским огнем. До выхода на операцию оставалось совсем мало времени.
Бронепоезд вот-вот должен был уже тронуться. В это время командира подозвали к рации — из штаба поступил срочный приказ: во избежание повторения катастрофы с бронепоездом № 123 пустить вперед дрезину!
Капитан побледнел, положил наушники и отозвал меня в сторону.
— Это значит — послать ее на верную смерть… чует мое сердце, немцы повторят свой прием…
Мне было не менее тяжело представить, что…
— Есть выход! — воскликнул я.
Капитан стремительно и цепко схватил мою руку.
— Какой?! — он приблизил ко мне свое лицо.