Любовь с алкоголем - страница 40
Димитрий включил небольшую лампу в углу, за камерой. Он сомневался, что света будет достаточно, но, будучи сам уже пьяным, ему лень было устраивать что-то серьезное. Он смотрел в глазок и видел задранную к потолку Славкину ногу и под коленом руку Джима, темнее, чем Славкина кожа, Джамиля… и красиво рука выглядела, потому что напряжена…
— Возьми ее так же под другую коленку… нууу, чего… для искусства…
…и вторая рука, смуглая, напряженная, тоже теперь была, и его ягодицы небольшие сжимались, и почти в такт с барабанами он чуть выскакивал из Славки, и тогда видна была ее промежность — страшно-черно там было и блеск от спермы Димитрия, пота Джамиля и Славкиной влаги был…
— Красотища… необыкновенная… еще бы, если можно, вам слегка на бок, чтобы все-таки побольше Славку видно… твою пасть… А! Вот, так-так…
…там-та-та-там! я сейчас! неееет! там-та! Пиу! там! нет-нет! миленькиииий! Ноу! ноу! Пау! там!., не могу, немогунемо… ох, как сладко…
— Ну, что же вы, друзья, так быстро… Вот бы так войну решали…
Джим лежал рядом, и Славка гладила, ласкала его — как-то слишком нежно. Ему стало неловко, потому что она-то не кончила.
— Дай я тебе сделаю что-нибудь… — прошептал он ей на ухо.
Она сжала ноги и свернулась в зародыш: «Дай мне лучше сигарету… и выпить. Мне все равно хорошо было. Правда…» — Она поцеловала его.
— Не волнуйся, Джим. Эта женщина, она специально не кончает, чтобы на утро сделать злое лицо, молчать или читать мораль. Аты себя будешь чувствовать… провинившимся псом, бегать за ней. Славица, может, тебе пива, может, тебя поебать, может, ты хочешь курнуть травки, может, тебе поцеловать писю…
— Заткнись, Димитрий!
— У тебя такой опыт, я вижу… Может, я вас сниму. Сделай ей хорошо…
— Ей никто не может сделать хорошо, если она не захочет.
Славица встала, сняла юбку, майку. «Дай мне халат твой полосатый… Мой! Я его ношу!» Димитрий усмехнулся и пошел к шкафу, где действительно висел халат в якорях, в белую полосу, темно-синий. И его, действительно, надевала только Славка. Поэтому он и висел в шкафу, а не в ванной. Такое вот сентиментальное отношение к халату… К Славке… Она надела его, «бросила» волосы вниз, пошебуршила в них обеими руками, распрямилась: «Идемте в комнату, а? Выпьем, поговорим… надоело здесь…» Она будто протрезвела.
— Во, начинается сцена номер два. Или даже три. Первая, это приехать. Надо же в себе гордость побороть, чтобы приехать к «мудаку» Димитрию. Так ты меня называешь, Славка? — Димитрий поцеловал ее, стоящую уже рядом, у двери.
Она ничего не сказала. Они уже все были в комнате, каждый в своем углу, со стаканом в руке. Славица в кресле, Джим на диване, среди старых, но удобных подушек. Димитрий на кресле-стуле, за столом, заваленным книгами, журналами о кино, вырезками из газет со статьями о Югославии.
— Это у тебя открывается второе дыхание, Славка. Но пить больше нечего, — Димитрий болтнул оставшимся в бутылке виски.
Славка встала, подошла и вылила все в свой стакан. Взглянула на газетные вырезки.
— А моей подружке, руммэйт[34], мамаша присылает вырезки с изречениями великих, всяких писателей… Она их приклеивает на листы бумаги и складывает в папку. Славочка, Славочка! иногда она мне зачитывает — это о нас! О русских и славянах вообще, мол. У нас вроде не так хорошо, как за границей, но каким-то образом получается, что все равно лучше. А лучше, потому что больнее. Это такая особая любовная логика. Культ. Хорошо, потому что больно. Хорошо, потому что плохо… Вот, объясни это американцу, а?
— Это, как эти самые, черногорские мужики. Я их собирался снимать…
— Кого ты только не собирался снимать…
— Так они вечером так нажрались, жуть… Чернуха такая. Матюг, песни безумные, драка, крики… А утром все эти бородатые боговерцы, от которых за километр несло перегаром, пошли целовать руку митрополиту. В ноги валились, лица у всех, как у раскаявшихся падших ангелов, крестятся… А если бы вечером так не напились, такой бы страсти и не было, такого бы раскаяния не было, совесть бы так не мучила… И тебе тоже так нужно напиться, чтобы завтра посильнее себя ненавидеть… А?