Любовница Витгенштейна - страница 50

Или даже ненавидел их до крайности?

На самом деле, возможно, единственная причина, по которой Брамс давал кому-то из них конфеты, хотя бы однажды, сводилась к желанию, чтобы они ушли.

Вообще-то у Леонардо тоже не было детей, хотя в его случае, по-видимому, о конфетах ничего не говорилось.

Тем не менее вот вам и классическая легенда.

Вот вам еще и решение вопроса о том, какую биографию Брамса я читала, ведь теперь я также вспомнила о романе, который, возможно, был у Брамса с Кларой Шуман.

Я говорю «возможно», так как похоже, что на этот вопрос тоже никто еще не ответил.

Тем не менее в истории музыки, написанной для детей, не могло быть и намека на это.

Несомненно, что Ван Гог хотел перевоспитать Син, когда предложил ей с ним жить.

Это было прежде, чем он отрезал себе ухо, я полагаю.

Часто, когда читаешь о Ван Гоге, создается впечатление, будто он первым поздоровался с Достоевским в Санкт-Петербурге.

На самом деле мне весьма приятно думать, что Брамс имел роман с Кларой Шуман.

Однажды, когда я была девочкой, я посмотрела фильм о венской музыке под названием «Любовная песня».

Все, что я могу вспомнить о фильме, так это то, что в нем все по очереди играли на пианино.

А также то, что Кэтрин Хепбёрн получила роль Клары Шуман.

Поэтому, возможно, идея о том, что Брамс имел роман с кем-то вроде Кэтрин Хепбёрн, мне кажется приятной.

Особенно если его роман с Жанной Авриль не продлился долго.

И даже если я понятия не имею, что из сказанного мной ранее напомнило мне о том, что Бах почти ослеп перед смертью.

Это случилось потому, что он слишком часто переписывал партитуры по ночам, если я правильно помню.

Гомер тоже был слеп, разумеется.

Хотя, возможно, так просто говорили, насчет Гомера.

Кажется, я уже упоминала, что тогда еще не изобрели карандашей.

То есть когда люди говорили, что Гомер слеп, это могло объясняться тем, что они не хотели говорить, что Гомер не умеет писать.

Эмили Бронте была еще одним человеком, не имевшим детей.

Ну, несомненно, было бы чрезвычайно интересно, если бы у Эмили Бронте были дети, ведь она, весьма вероятно, даже никогда не имела любовника.

Тем не менее мне, пожалуй, было бы трудно представить человека, от которого я бы больше предпочла происходить, чем от Эмили Бронте.

Не считая Сапфо, конечно же.

Ну, или Елены.

Честно говоря, однажды я, возможно, даже поверила, что я и есть Елена.

В Гиссарлыке — вот где это случилось. Я глядела на равнины, которые когда-то были Троей, и представляла себе, что греческие корабли все еще стоят там.

Или что даже можно увидеть вечерние костры, горящие вдоль берега.

Ну, поверить в это было бы вполне безобидным.

Даже хотя сама Троя была разочаровывающе крохотной. Практически как заурядный городской квартал высотой всего в несколько этажей.

Хотя теперь я вспоминаю, что в доме Уильяма Шекспира в Стратфорде-на-Эйвоне тоже все было поразительно крохотным. Как будто там жили лишь воображаемые люди.

Или, может быть, дело в самом прошлом, которое всегда оказывается меньше, чем представлялось.

Мне бы хотелось, чтобы это последнее предложение имело хоть какой-то смысл, ведь оно определенно едва не впечатлило меня на мгновение.

Между прочим, в «Илиаде» все равно довольно много печали.

Ну, все эти смерти. Сколько их там, увязших в смертях и утратах.

Но опять же, все это было так давно и навсегда минуло.

На пути к очередным своим завоеваниям Александр Македонский однажды остановился у самой Трои, чтобы возложить венок на могилу Ахиллеса.

Та старая война казалась намного ближе к той эпохе, чем к современности, разумеется.

Тем не менее даже ко времени Александра прошла уже почти тысяча лет.

Я почти не могу этого себе представить, если подумать.

Юлий Цезарь тоже возложил венок к могиле Ахиллеса. Хотя это случилось всего лишь лет через триста после Александра.

Когда я говорю «всего лишь», я, наверное, имею в виду, что это почти так же близко, как, например, Шекспир и наши дни.

В коем случае я, бесспорно, совсем потеряла нить той мысли, которую пыталась сформулировать.

Бертран Рассел родился за пятнадцать лет до Руперта Брука и был жив еще пятьдесят с лишним лет после смерти Брука на Скиросе, если это с чем-либо связано.