Люди страны чудес - страница 13

Володя Колыванов хочет помочь мне записать фамилии товарищей и лезет за блокнотом в карман рабочей куртки. Оттуда сыплются ножи и бумажки, батарейка с сигнальной лампочкой, вмонтированная в футляр от «нюхалки» — ментолового карандаша, какие-то железки, и уже потом — блокнот (ну, конечно, и карманы-то у него — как портфель у пятиклассника!). Потом он провожает меня к выходу:

— Не заблудишься?

— Что ты!

Я иду к проходной и все повторяю, повторяю про себя, боясь уронить случайно такие хорошие, будто подаренные мне на добрую память слова — «отделение осветления».

А в памяти — то царственная повадка Клавы Неверовой, то умный взгляд Гены Мальцева, то Володина мальчишечья хитринка, то добрая основательность Ивана Ковалишина… И сама фабрика уже кажется мне огромным Отделением Осветления для всякого, кто туда попадет, местом, где на работе не всегда чистой и нелегкой люди не просто чистый продукт создают — души их там становятся прозрачней и чище.

Как же можно кого-то из них спрашивать: чем для тебя стали Березники?..

— Я в детстве очень увлекался научной фантастикой. А сейчас идешь мимо газгольдеров у себя на азотнотуковом — та же фантастика! Даже почище, потому что там читаешь о ком-то, а тут — все сам…

— И вообще здесь — жизнь. Из цеха — в комитет, из комитета — в школу, из школы — к себе в общежитие, только успевай поворачиваться!

Это Гена Ганеев. Общежитская комната, где живет он вместе с двумя лучшими друзьями, заселена множеством обычных и неожиданных вещей: здесь учебники английского и русского, книжки по столярному делу и электротехнике, «Химия» и «Кулинария», гиря и гитара, а над одной из кроватей нарисовано, как весело и кровожадно идет блестящий молодой человек по чьим-то несчастным сердцам. Идет и давит их. А они жалобно хрупают у него под ногами, будто битое стекло…

В очередном отделе кадров повторилась все та же история. Мамаев — не в первый раз! — обстоятельно доложил о своей флотской профессии, о жене, которую диплом врача привел на Урал.

И здесь — в который раз! — пошутили:

— Моря, к сожалению, предоставить вам не можем.

И снова начали предлагать сугубо сухопутные специальности. И опять Мамаев отказывался… Честно говоря, он сам не очень хорошо представлял себе, в чем соль каждого из тех дел, которые ему предлагали, он просто боялся ошибиться. Был Мамаев певуном и весельчаком, но тут хотел, чтобы все всерьез.

У него не было времени ошибаться, и, простившись с флотом, он выбирал теперь не просто рабочее место, а место в жизни — чтоб по душе и навсегда, чтобы захотелось в институт по специальности, чтобы всегда сохранять веселую бодрость духа. Можно, конечно, переживать из-за самой работы, из-за того, что не получается, не выходит, и эти переживания обязательно натолкнут на решение, и все выйдет, если стараешься. Но нельзя тратить энергию на переживания из-за того, что работа не та: дни недовольства собой и людей, часы бездействия и ожидания перемен сложатся в годы, проведенные впустую… Мамаев это понимал и потому боялся ошибиться. Он ловко откликался на шуточки кадровиков о море, а сам думал… Неизвестно, как долго бы он об этом думал, если бы не встретил бывшего своего одноклассника Валерия Байбакова, мастера из цеха контрольно-измерительных приборов.

— Наша специальность, — заявил тот, — может не понравиться только дураку. Сейчас Мамаев — член экспериментальной группы автоматики в том же цехе и сам твердо убежден: только дураку. Он не в состоянии понять, как можно отказаться от такой замечательной специальности. Или халтурить на такой работе. Он не мог, например, видеть возле прибора спокойно-безмятежную физиономию какого-нибудь ученика. Ему хотелось, чтобы у парня вот сейчас, немедленно загорелись глаза. Вообще «проблема ученика» все больше занимала Мамаева…

Пришел новичок в цех КИП — за него берутся рабочий и специалист. Они его обучают, отвечают за него и за это получают деньги. Такой порядок. При этом порядке не раз возникали невеселые ситуации: ученик, которому не исполнилось восемнадцати, не мог, например, идти с рабочим в технологический цех и в эти часы болтался себе без дела. При этом порядке ученик знал лучше то, что лучше остального знал учитель. Определенно существовала «проблема ученика»… Собственно, почему разговор в прошедшем времени — порядок-то этот узаконен и существует всюду? Всюду, да не везде. В цехе КИП на анилинокрасочном порядок другой.