Люди страны чудес - страница 14

Дима Мамаев рассуждал так. Вот мы бригада коммунистического труда. На чем должна стоять такая бригада? На человеческих отношениях. и искренней заинтересованности. Мы и есть отличный коллектив — дружный и четкий, как флотская команда. Так давайте и человека учить всей бригадой, а от платы за это откажемся! Тем более, один лучше пневматику объяснит, другой — электронику, третий — еще что…

Димины рассуждения товарищам понравились. Бригада заявила о своем решении в цехе и на заводе. Вася Татаринов стал первым таким учеником «на общественных началах».

Он словно и не ученик теперь в бригаде, а ее воспитанник: каждый интересуется его отметками в вечерней школе, маленькими достижениями в самостоятельном труде. Вася уже покончил со слесарным делом и принялся за пневматику.

Дима рассказывал о Васе, о товарищах, потом сам сделал вывод:

— И вообще наш цех — самый дружный и веселый.

Дружный — это я уже поняла. А веселый?

И сразу у Мамаева глаза заликовали, и весь он оживился, засветился, разулыбался:

— У кого же еще такая самодеятельность?

В старом здании цеха комната экспериментаторов была самая большая и светлая. Придут туда, бывало, после смены ребята, иногда гитара откуда-то возникнет — и кажется, что закатное солнце отплывает потихоньку, и облака плывут… Стали переходить в новое здание — решили новоселье отметить собственным концертом. И повелось!

— Что у нас, просто хочется весело жить или такие все талантливые уродились? Кто знает, и то, и другое, наверное…

Уже у проходной он обернулся, помахал, прощаясь, и пошел к себе, в самый, дружный и веселый цех КИП.

День был путаный, беспокойный. Одно слово — карусельный. «Железное» расписание, продиктованное себе с утра, рассыпалось на глазах, как башня из кубиков, нагроможденных в беспорядке. И кубики — неотложные, как долг, дела — теперь никак не хотели укладываться один к одному. Вот и здесь, на калийном, — новая неудача. Полчаса ожидания — и все напрасно. Наконец Виктор из комитета несмело предположил, что парня, которого я ищу, просто не предупредили и потому сейчас, после смены, он уже дома. Я подождала еще. Виктор — озабоченный человек в лыжных штанах — немножко подумал и сказал:

— А идемте лучше прямо к нему. Это недалеко.

Это и вправду оказалось очень недалеко.

Грузно переваливаясь и вколачивая серый снег в колеи, по улицам железнодорожного поселка, прилепившегося к комбинату, пробирались машины. Мы с Виктором то и дело лезли в сугробы, чтобы пропустить их, пока где-то на углу улиц Паровозников и Локомотивной не разыскали дом, как все вокруг, невысоконький и грязно-белый. А затем и самого… Сначала из сарая, сухо щелкая, полетели поленья…

— Сейчас и нас угостит, — пообещал Виктор из комитета и крикнул в сарай: — Уже хватит! Слышишь?

Кто-то с треском всадил топор в полено и вышел к нам. Был он румян остроглаз. Будто нарисованная, проступила над губой черная полоска, и едва не до самого носа упруго качался, как на проволоке, пышнейший цыганский чуб.

Минут через двадцать мы с Иштваном сидели и дружно вспоминали Закарпатье. Ах, золотая сторона, теплая, ласковая земля, где люди стройны, как дубы в Карпатах, щедры, как щедры плодами и тенью яблони при дорогах… Только у Иштвана не так светлы воспоминания о дорогих сердцу местах. Сначала война. Потом отец с матерью сгинули, в один год оба.

Иштвану было пятнадцать лет. Он принял трагически-неожиданное одиночество как нелегкую взрослую самостоятельность. И немедленно сам себе начал строить планы на жизнь.

Он решил поездить по земле. Но в семье, работящей венгерской семье, где пример неутомимой заботливой матери был всегда перед глазами, он не мог не усвоить главного: земля любит не туристов и бездарей, а работников. Он пошел в первое попавшееся училище, не выбирая. Он и сам еще не знал, какое на земле дело — его, Иштвана. Просто он хотел уже сегодня что-то уметь, и это небольшое, но настоящее рабочее умение — профессию слесаря-сантехника — ему дало первое же училище.

Для начала он поехал в Донбасс, потому что там работал старший брат, и поступил на шахту. Там, в Донбассе, Иштван учился еще многому — умению быть равным и не последним в рабочем коллективе, умению дружить. Он в первый раз встретился с великолепным проявлением истинной профессиональной гордости у шахтеров, и с тех пор всегда старался оценивать людей по тому, насколько преданы они своему делу и как о нем говорят. Сам он уважал свое ремесло: оно давало ему возможность убедиться, что руки у него не бестолковые неумехи, а кое на что способны. Конечно, и за то, — что оно обеспечивало ему уважительное равенство среди людей, и было фундаментом его самостоятельного существования.