Маадай-Кара. Алтайский героический эпос - страница 32

стр.

Увидев это, Когюдей-Мерген
На краю желтой степи
Между двумя верблюдами
Серебряный тополь воткнул.
Когда два верблюда
О серебряный тополь стали тереться,
Им это очень понравилось.
Богатырь Когюдей-Мерген
Дальше поехал.
Когда он так ехал,
На равнине, которую
Глазом можно окинуть,
Две одинаковые семиглавые
Змеи-обжоры ползали.
Одна говорит: „Коня ужалю",
Другая говорит: „Самого ужалю".
Увидев это, Когюдей-Мерген
Вместе со своим конем
В змей обернулись.
К двум змеям присоединившись.
Вчетвером поиграв.
Oт них удалились, ушли.
Хозяева-духи — змеи-обжоры,
Вдвоем играть остались (на своей) земле.
Дальше проехав, (Когюдей-Мерген)
У основания черной горы
Увидел спящих
Двух одинаковых медведей-самцов.
Прославленный Когюдей-Мерген
Вместе со своим конем
В медведей превратились.
Став двумя одинаковыми медведями,
Друг за другом пошли.
Присоединившись к двум черным медведям-самцам,
Вместе с ними стали играть.
Бегая и борясь.
От них удалились, ушли.
Два черных медведя-самца
Одни остались, играя»[144].

Третья запись во второй части значительно полнее первых двух записей, в которых отсутствуют такие эпизоды, как единоборство Поднимающего Гору с Тенек-Бёкё (в третьей записи—стк. 6364—6405), встреча Прыгуна с коварной Дьебелек (стк. 6494—6551); нет в них и перечня богатырей-соперников, которые пинали скалу (стк. 6622—6640). В первой записи нет рассказа о выполнении Когюдей-Мергеном трудных заданий Ай-Каана (стк. 0944—7176).

Третья запись за счет этих и других сюжетов и эпизодов намного расширилась. Кроме того, следует отметить, что эта часть повествования (о женитьбе богатыря), как и в других алтайских героических сказаниях[145], оказалась менее устойчивой и более подверженной изменениям.

Последняя часть сказания (о поездке богатыря в подземный мир и победе над Эрликом) по своему сюжету во всех трех записях совпадает, за исключением одного случая: в третьей записи убраны явно осовремененные сказителем сцены мух землепашцев и кузнецов в подземном мире.

Сопоставляя язык всех трех записей, мы видим, что каждый эпизод, каждая картина описываются словами и фразами, которые остаются почти неизменными, постоянными, если не считать небольших синтаксических вариаций. То же самое нужно сказать и о диалогах. И все же сказитель часто описание одного и того же явлении или предмета в одном случае дает кратко, в другом — значительно расширяет его. Это видно хотя бы на примере разницы количества строк в описании стойбища Маадай-Кара (18 — в первой записи, 41 — во второй, 48 — в третьей). Таких примеров можно привести много. Они показывают, что в исполнении сказания всегда наличествует значительная доля импровизации в пределах тех традиционных поэтических формул, которыми сказитель овладел. Наряду с этим, как уже отмечалось выше, сказитель часто привносит от себя новые слова и выражении. Например, в первых двух записях в описании сходящихся и расходящихся скал не было сравнения их с бодающимися быками («Как два бодающихся быка», стк. 3092). Оно появилось уже позже. В рассказе о пребывании Когюдей-Meргена (в образе Тастаракая) у семи лам в третьей записи появилось много комического в диалогах и в описании его поступков. Подобных примеров также можно привести много.

То же самое издавна наблюдалось и у других алтайских сказителей. Сказители при каждом новом исполнении то сокращают, то расширяют текст, часто вставляя куски и из других сказаний. Иногда, как это имело место в записях вариантов «Маадай-Кара» от А.Г.Калкина, расхождения в тексте могут быть довольно значительными.

В отношении записей вариантов «Маадай-Кара» следует иметь в виду еще я следующее.

А.Г.Калкин — сказитель, наделенный большим природным талантом, обладающий замечательной памятью. Но в то время, когда производились первые две записи, это был еще очень молодой человек, с не очень богатым опытом выступлении. Поэтому мы имеем редкий случай наблюдать рост сказителя на глазах фольклористов и читающей аудитории. На наших глазах он «приводил в порядок», отшлифовывал «свое» сказание. В третьей записи он, как отмечалось выше, упорно стремился выбросить повторы, лишние, «ненужные» места. В этом смысле третий вариант несколько «стройнее» предыдущих. Третий вариант «Маадай-Кара» является наиболее полным, поэтически зрелым (в смысле традиционных образных средств языка) сказанием.