Махно. II том - страница 29

– В госпитале?

– В фотографическом салоне.

– Фотографировалась?

– Портрет её висел на стенке.

– Ничего не понимаю. Ты часом не обознался?

– Последний раз держал в руках стакан на Пасху. А в том салоне, на стенках сплошь одни деникинцы.

– Ну, портрет… Это не считается. Мало ли что. А, может, похожа.

– Да, она это, она. Я видел её с мужиком-фотографистом или хозяином. Уж не знаю, кем он ей приходится…

– Если это так, то очень странно. Тем не менее, мы не знаем его. Да и её тоже. Может, они разошлись. А может, и не были мужем и женой. Поэтому, пока не выясним никому ни слова. Согласен?

– Батько, подъём, – тормошил Нестора Ивановича ординарец.

– Что стряслось? – спросил Махно.

– По городу с трёх сторон лупит артиллерия, – доложил Феодосии Щусь.

– Жалко, что помощь не пришла, – сказал Махно, – самим нам город не удержать, придётся сдать.

– Помощь пришла, батько, но с опозданием, – сказал Щусь.

– Ты о чём? – спросил батько.

– Да пришёл к нам ночью полк «Орловский Пролетарий» с артиллерией. Но он уже не успеет закрепиться ни на одном из направлений.

– Пиши телеграмму в Юзово. Командующему Южным фронтом Антонову-Овсеенко: «Во имя сохранения живой силы и ради спасения Отечества сдаю город, как Кутузов Москву. Главком революции батько Махно». И покличь этих новичков.

– Слухаю.

Махно расправлял портупею, когда вошёл Полонский и Падалка.

– Разрешите? – спросил Полонский, переступая порог гостиничного номера.

– Заходи. Это ты от Лазаревича?

– Точно так, но не совсем.

– Это как же так, чтоб не совсем, но точно. Может быть, тогда и вовсе ни к чему, потому как напрасно, а то ведь чуть чего, так сразу. Но не приведи, господь. Ежели, конечно. Кто вы? Откуда? Куда и зачем?

– Мы орловцы. Нас послали к Лазаревичу, в Харьков. А там нас настиг приказ командюжа идти к вам.

– И чего?

– Вот, пришли.

– Ну, тогда пошли.

– Куда.

– Доить верблюда. Сдаём Екатеринослав. Поздно пришли. Нас окружают. Уже вон лупят с трёх сторон. Я понимаю, что сдача завоёванного это, увы, не признак воинской доблести. Но я не вижу исторической необходимости в удержании этого рассадника спекуляции. И потом… Здесь нет моей жены.

– А где она у вас? Извините.

– В Гуляй-Поле… Была. А теперь и не знаю.

– Давно не виделись?

– Давно. Я ведь когда сидел в Бутырке, она восемь лет ждала меня.

Махно вытащил фотографию и показал Полонскому. Тот взял и, едва глянув, тотчас передал Падалке.

– Так вы орловские? Это ж надо… Я ведь бывал в Орле. Проездом. Даже знаю одного вашего земляка, – сказал батько. – Щас вспомню. Матрос. Копылов. Петром кличут. Может, знаете?

– Фамилия знакомая… – ответил Фёдор Падалка, возвращая фотографию жены Махно.

Вошёл Белаш.

– Батько, в город входят белые. Уходим.

– Всё, по коням.

Махно и Белаш ехали верхом рядом.

– Жаль, конечно, терять город. Но остался опыт овладевания. При случае применим его при взятии Александровска. Но, где же Настю искать? Может, опять в Гуляй-Поле сходить? – говорил Махно.

– Соскучился?

– Не то слово. Просто закрою глаза и вижу её.

– Подарки приготовил?

– Откуда у меня подарки? Это вы подарки возите.

– Батько, но у тебя казна.

– У нас, брат Белаш. У нас.

– Батько, во-первых, женщины любят подарки и золото. Баба, есть баба. Так что, никто слова не скажет, если ты возьмёшь из казны что-нибудь и подаришь ей.

– А во-вторых и в-третьих?

– Что, в-третьих? Почему?

– Ну, что почему? Бог троицу любит.

– Ну не знаю, батько.

– А я знаю.

– Что, батько?

– А то, брат Белаш, что кто-то спешит к нам навстречу. Глянь-ка, кого-то нелёгкая несёт. Нешто ключи везут?

Навстречу всаднику помчался дозорный. Через минуту он возвратился на вздыбленном коне.

– Батько, Лев Николаевич нашёлся.

– Что? Могила? – переспросил Махно.

– Нет, батько, сам.

– Живой, что ли? – переспросил Белаш.

– Живой, на коне, – ответил дозорный.

– Вот этот что ли?

– Да, вот он, подъезжает.

В окружении дозорных к Махно, верхом на коне подъехал Лёва Задов.

– Лёвка? Ты?

– Батько!

– Братан! – Махно с нежностью прижал к себе Льва, потом резко отпихнул от себя. – Где был? Куда тебя носило? Расстреляю. Повещу! Волкам отдам на съеденье.

– Да, что ты, батько. Я же контужен был тогда, в том бою с немцами. Я несколько дней без сознанья был. Месяц говорить не мог. Ещё два месяца был глухой. Еле отлежался. А потом тебя искал, уже не помню сколько.