Малая Бронная - страница 10
И ведь научилась! Поднимала пруток, прутик, хворостинку… длиной в полтора метра, а весом… кто его ведает… Закрепляла пруток, нажимала красную кнопку пуска, пускала эмульсию, снимала крюком стружку… оттаскивала тяжеленные ящики с готовыми изделиями к проходу, волоком, поднять не под силу.
Мухин прибегал часто. Подхватывал готовую гильзу:
— Горяченькая смерть фашистам! Важнющее дело у тебя. Имей в виду, военная тайна. — И лукаво подмигивал: — В трубу ее…
Чаще всех к Але подходила туготелая Катя, контролер ОТК, доставала из кармана халатика микрометр и проверяла толщину гильз.
— Идет дело, девушка, а не пойдет, Диму кликнем, он наладит автомат самым лучшим образом, наилучший из наладчиков, учти.
Дело пошло, трудно, тяжко было, а теперь и пруток вроде стал легче, и гильзы сами собой выскакивают из станка. Вот и со Славиком уладилось, токаренок… Она улыбнулась.
За проходной ее обогнала Соня. Тоненькая, высокая. Прошла и не узнала.
— Соня!
Та обернулась, развела руками, засмеялась:
— Парнишка, да и только! — И, оглядев Алю в брюках и кепочке, покачала головой: — И все же ты не мальчишка, хоть тебя и побаиваются наши парни. Смесь крапивы с малиной, вот ты кто!
— Это уж точно, но малины больше, — вдруг сказал за их спинами Дима.
— Подкрался? Лакомка ты, Димочка, — погрозила ему Соня пальцем. — Да зря стараешься, малинка еще зелена, а крапива уже стрекается.
— А я терпеливый. Обстрекаюсь, поболею, потом малинкой залечусь.
Аля, недовольно поджав губы, отвернулась. Соня хмыкнула:
— Помолчи, болящий, не привыкла девушка к такой болтовне.
— Все на полном серьезе, и она почти взрослая.
Алю передернуло. И сейчас, и тогда, с пирожком от свекрови… несерьезно. А как должен вести себя человек в его положении? Она же не сказала ни да, ни нет. Помолчала. Мама говорила, юристы считают молчание за знак согласия. И Дима так же? Сказать вот прямо сейчас это «нет»? А он — я пошутил. Со стыда сгоришь. И вообще все это глупости.
Добралась на свою Малую Бронную, как всегда после ночной смены, около девяти утра. А в воротах Пашка. Крепко держит под руку Музу. Сбоку Вера Петровна с рюкзаком, обхватила его перед собой обеими руками. Та-ак… дошла очередь Пашку провожать. Аля тронула его за руку:
— Паш…
Он не почувствовал ее прикосновения, не услышал или не узнал в одежде Славика. Шел выпрямившись, глядя куда-то вдаль. Зато Муза гордо вертела головой в перманентных кудряшках, как бы говоря: да, провожаю мужа, да, остаюсь беременная.
Всему дому было известно, что о замужестве старшая дочь многодетного дворника соседнего дома, вот эта самая Муза, уже и не думала. И вдруг разглядела подросшего Пашку. Неважно, что он заканчивал десятилетку и на семь лет моложе, в мужья годится: рослый, молчаливый и один сынок у портнихи. Через месяц после знакомства, которое и назвать-то так нельзя, Муза знала Пашку с пеленок, сразу после школьного выпуска они пошли в загс. И Муза, смяв отчаянное сопротивление свекрови, поселилась у них. Прошел год, который Вера Петровна потратила на безуспешные усилия разлучить новобрачных, и вот Муза, жена и будущая мать, провожает Пашку на фронт. И двор, такой враждебный к ней, должен был видеть, что она горюет, как убивается. Повиснув на Пашке, видимо, не первый раз по пути из своего третьего номера, она заголосила:
— Муженек мой… да как же я… да кто ж приголубит… и как это ты встал и пошел… в самую войну-у…
— Прекрати… — шипела Вера Петровна. — Здесь не деревня, все смеются.
Стоя в воротах, Аля смотрела вслед этим трем, этой семье, и досадовала за Пашку на женщин: как бы ни вела себя Муза, он-то идет на фронт.
— Чего растопырилась в воротах? — оттолкнула Алю Нюрка Краснова, злая, потная, багровая.
Она со своим Федором тащила за веревки большой фанерный ящик, через свободное плечо полмешка с чем-то вроде сахара или крупы, а у Федора две авоськи, набитые пакетами.
— Здравствуйте… — произнесла Аля, изумленная и зоркостью Нюрки, сразу узнавшей ее в Славиковом костюме, и количеством продуктов в руках супругов.
— Видал, Феденька, молоденьких подбирают, скоро твой черед. — И Пашку успела разглядеть Нюрка.