Малая Бронная - страница 11

Глянув в сторону Никитских ворот, Аля увидела кургузую голову Пашки над людьми и побежала следом, проводить же надо, а ребят никого. На углу стояла Славикова тетка-нянька. Аля позвала:

— Зина, побежали!

Они догнали Пашку уже у сборного пункта в школе на Малой Никитской. Народу у ограды полно, и все женщины. Во двор пускали только призывников, и перед Музой часовые скрестили штыки.

— А в меня ткните! — кричала Муза. — Я жена, не имеете права. — И, отведя винтовки, побежала за Пашкой. А он шел, журавлино поднимая длинные ноги, шел, будто ничего не видя, на лице же одно: оторвут сейчас от самого главного в жизни, от жены, ставшей еще ближе из-за будущего ребенка.

— Паша, не попрощались же… и вещи… — слабо крикнула Вера Петровна, но он не ответил.

Услыхала Муза, вернулась, выхватила рюкзак у свекрови и побежала за Пашкой.

Аля с Зиной не уходили, припали к прутьям ограды, ждали. Вон она, Муза. А сзади тощий, длинный солдат. Это же Пашка в форме уже. Муза отстранилась от него, медленно пошла с узелком под мышкой, и перед нею, грузной и бледной, расступались. Пашка стал пятиться, видимо, его звали военные с крыльца школы, и смотрел, смотрел на бредущую жену. А она не оборачивалась, глаза полузакрыты, прислушивалась к себе, к ребенку, кусала губы и морщилась.

— Плачет, — шепнула Зина. — Без слез плачет. Любит Пашку-то, вот ведь дело какое. А мы думали… грех плохо думать, закрыта чужая-то душа.

Никто не знал, когда отправка, а Музе надо было отдохнуть. Решили подежурить по очереди. Осталась Вера Петровна, а Зина с Алей повели Музу домой. Так и дошли: Зина, обняв, вела Музу, а Аля несла Пашкин костюм в узелке.

Дома Аля застала маму капающей в рюмку лекарство.

— Заболела?!

— Бежала, задышка… — мама выпила лекарство. — Пашу проводить, и вот не успела. И никто не сказал, куда пошли все вы… а теперь пора на работу, отпросилась на полчаса. Каково-то Вере Петровне…

— Мы проводили, Муза, Зина. Вера Петровна еще там, только к нему не пускают. Ты немного полежи, а?

Мама послушалась, лежала молча, а Аля думала: Пашку не жалеет. Музу тоже, а эту гордячку Веру Петровну ей жаль. А Вера Петровна виновата перед мамой, испортила дорогой костюм, знаменитая портниха, а исправлять не пожелала, так он и лежит в сундуке третий год. Потом долго при встречах смотрела сквозь маму, не здоровалась.

— Мам, чего ты о Вере Петровне горюешь? — не выдержала Аля.

— Когда у тебя будут дети — поймешь.

Дети… У нее, Али, дети! Смешно.

Красновы гуляли, как никогда. Никаких гостей, только свои из второго номера. Мама решила:

— Пойдем и мы, раз пригласили. Радость же, сегодня взяли у немцев обратно Рогачев и Жлобин.

Рогачев… Жлобин… Где они? Аля стала искать на своей школьной карте, висящей над ее письменным столиком. Жлобин повыше Рогачева, Украина. Для Али Украина — смесь гоголевских хаток, широкого Днепра, изобильных ярмарок с теперешним Днепрогэсом, хлебом и углем, и уж, само собой, прекрасными украинскими песнями. Но теперь Украина горела, там убивали, разрушали. А, собственно, Аля ничего толком не знала об этом богатейшем крае. Он был для нее сказкой. Но как же хорошо — немцев погнали!

С легким сердцем она уселась за стол Красновых, не по-военному времени обильный, даже с шампанским. Подвыпившие гости и хозяева уже залихватски выкрикивали:

Дворничиха Семеновна, явившись без приглашения, как и во все квартиры, где пахло спиртным, беззубо улыбалась, прихорашивая всему двору известный белый в горошек платочек. К ней, не к матери, жался белобрысенький Олежка, пятилетний сынок Барина. Между Глашей и Машей, сестрами-близнецами, сидел в обнимку с котенком Глашин шестилетний сын, Толян, деловито выковыривая из булочки изюминки. Такие булочки исчезли с началом войны, сегодня же Федор сам напек, большой мастер по поварской части.

Пододвигая гостям копченую рыбу, холодец и горчицу, Нюрка, перебивая всех, страдала:

Ее длинное, смугловатое лицо раскраснелось, крупный рот улыбался, а в темных глазах никакого веселья.