Малайский крис - страница 34
— Я говорю то, что есть! Когда мать моя была мной беременна, она служила в театре и носила фамилию Резвиной! — громко и отчетливо проговорил Арматов.
Пытальников окаменел: он скосил глаза на дверь и застыл…
— Я не понимаю… — начал Николай Платонович, но, заметив, что с Пытальниковым что-то случилось, быстро вскочил.
— Стойте! — ринулся к нему следователь. — Тссс. Ни с места! Допрос кончен! Кончен и… все… все кончено… Читать! Читать! Сейчас прочту!
Он быстро, глотая слова, прочел показания Арматова и сунул ему перо в руку:
— Вот и все! Подпишите! Да! А я к прокурору! Ясно! Ясно! Убийство совершено в период… полного безумия… Да! Обморок, а потом…
Арматов положил перо и поднялся…
— Погодите! — остановил его следователь. — Дайте руку!.. Вот так! — Он крепко пожал руку Николая Платоновича. — Простите! Расплата! Расплата близка! Простите!!
Арматов с изумлением взглянул на следователя и медленно пошел к дверям.
Когда шаги конвойных затихли в коридоре, Пытальников подкрался к двери, запер ее на ключ и, достав записную книжку, стал быстро ее просматривать…
— Ну, а теперь прощай, Николаша, сыночек мой дорогой! — пролепетал он. — Привел Бог свидеться и довольно!.. Ирен! Красавица Ирен! Подлость! Преступление!.. Довольно! Довольно!.. Здесь… цианистый кали!.. Это, это… средство верное… К прокурору, а потом и…
Выйдя от прокурора, следователь спустился на первую площадку, стал у пролета и жадным глотком выпил яд…
Арматова судили два раза и, в конце концов, он был оправдан.
Леонид Саянский
КАТОРЖНАЯ ВЕНЕРА
Становой крякнул, будто подавился едва не вырвавшимся смехом. Рыжие усы весело шевельнулись, а левый, попорченный в стычке со спиртоносами, глаз, всегда прикрытый набухшим от вина веком, глянул на Галанцова хитро и едко.
— Эге! Понимаем, к чему вы клоните… И мы, в свое время…
Разговор подходил к сути дела. Дела, заставившего Галанцова подкараулить станового на его утренней прогулке за село.
Синее небо и смеющаяся зеленью хвоя ломаных хребтов, обступивших деревню, дрожали в слоистой раскаленности знойного утра и, ловя на себе бегающие взгляды Галанцова, казалось, знали и понимали их напряженность.
Было неловко говорить. Еще недавно такой вылощенный, Галанцов чувствовал себя пойманным школьником.
В этой проклятой командировке он окончательно одичал… Ни общества, ни женщин, ни удобства… И даже весь апломб вышколенного чиновника «для особых» — потерян…
— Да вы не тово-с… — ласково рокотал становой, предвкушавший выгоды интимной услуги. — Вы не тово-с… Чего уж тут… Дело понятное-с… Сами молоды были… Тоже как в эту дыру попали, так… изнывали-с… А относительно «предмета»… «Венеру»-с изволили заметить? Могу-с рекомендовать…
— Ах, эту поселянку? Но ведь она… Как бы это… Она замужем, кажется… — полусконфуженно, полувопросительно мямлил Галанцов.
— Это пустое-с! Не извольте волновать себя… Все они тут «с левого боку» замужем. Я это «сликвидирую-с»!
Попорченный глаз глянул снова, поощряя к откровенности, примитивной и дикой, как сама окружавшая говоривших жизнь.
— Ведь она с кем-то из ваших сослуживцев…
— Так ведь это ничему не препятствует! Мы-то ведь тоже, как никак, а люди… Понимаем… Да она «без никого» теперь. Сначала у акцизника была, но он ее в железку «почтовому» за сто монет проиграл. А потом она к крестьянскому попала. Но беспокоиться не извольте — она здоровая…
— Простите, на минутку еще… Она не… опасная?
— Пустое-с! За поджог старого мужа пришла… Раньше, точно, «характерная» была, ну, а теперь… — одеревенела- c! Хе-хе-хе! Не за что-с…
Из окон избы, отведенной Галанцову под квартиру, были видны ворота домишка, в котором жила избранница его наголодавшейся «особы». И, сидя в жилете за вторым в это утро чаем, он мог видеть все, что происходило сейчас перед воротами.
Два обтрепанных стражника, двое понятых и хмурый мужичонка с позеленевшей бляхой, отличавшей его «десятское положение» от прочего «чалдонья», обступив пожилого, кривоносого человека, подталкивали его по очереди в спину, заставляя идти куда-то. Кривоносый сверкал впалыми глазами, щерился волком и костил родственников своих врагов. Просил: