Мальчик с двумя именами - страница 30

Наверху, в спальне, все усердно старались подольше не заснуть. Обсуждали события последних дней, почти не касаясь более далёкого прошлого. Что до нового товарища, всех интересовало только, откуда он приехал. Остальное они узнали ещё днём, а именно — что он отличный пловец и бегун, добрый товарищ, может быть за рулевого на яхте и даже знает толк в парусах, но прыгать в воду, несмотря на смелость, совсем не умеет. Разговоры продолжались бы до самого утра, не явись к ним Йозеф, или Святой Перегрин, как его прозвали за то, что он никогда не расставался с огромной книгой, которую буквально днём и ночью носил под мышкой. Прозвище это как нельзя лучше подходило к нему ещё и потому, что он был длинный, тощий и такой же бледнолицый, как и господин Хелригель. Волей-неволей пришлось замолчать, ибо Святой Перегрин, с одобрения господина Хелригеля, располагал целым набором весьма чувствительных наказаний. Он мог ополовинить обед, лишить послеобеденного купания или обречь на тихие раздумья в отдельной комнате с выходившим во двор зарешеченным окном. Комната быстро погрузилась в сон.

На следующий день жизнь в интернате закипела чуть свет: в умывальне с бою брали краны и души, в столовой — бо́льший кусок хлеба и маргарина, на берегу — мяч, в море — лодки и сандолины[1].

— Курт, кто первый взберётся на вышку?

Наверху объявили новое состязание.

— Кто спрыгнет с пяти метров? Не боишься, Курт?

У Янко дух захватило от высоты, но он всё же прыгнул.

— Молодец! Молодец!

— Ещё пять раз!

Но уже после третьего прыжка кто-то крикнул:

— Атака на яхту! На белую! Отнять у пятнадцатой! За мной!

В трудной и упорной борьбе шестая комната одержала верх. Янко поставили у паруса. Дул лёгкий бриз, и они носились туда-сюда, налетая, точно пираты, то на одну, то на другую ватагу.

Вволю накатавшись, вызвали двенадцатую потягаться с ними в волейболе.

Янко некогда было думать ни о суде, ни о своих матерях. Он почти не вспоминал родную мать и вовсе не грустил от того, что его не навестила приёмная. От усталости он заснул тотчас, лишь прикоснулся к подушке.

Однако утром он забеспокоился. Когда приедет мать и что будет с ним? За обедом он плохо ел и всё время смотрел на дверь. Наконец мальчишки хлынули к выходу, увлекая за собой и Янко. Господин Хелригель позвал его к себе.

— Курт, с час назад звонила твоя мать.

Янко оживился:

— Звонила?

— И просила передать тебе, что на этой неделе она не приедет. Уехала с отцом по важному торговому делу в Рурскую область. — Постукивая по письменному столу своими костлявыми пальцами, он продолжал: — Ты уже познакомился с нашим интернатом настолько, чтоб знать, что здесь тебе плохо не будет. Не так ли? Потом начнутся уроки, задания, но сейчас ещё каникулы, важны только игры. Завтра утром мы будем играть в военные игры на суше и на море. Тебе это в новинку!

На другой день сразу после завтрака все вооружились деревянными ружьями, револьверами и даже маленькими пушками. Комната Янко получила жёлтую яхту, которой выпала честь везти главнокомандующего всеми «вооружёнными силами» генерала Зигфрида Хелригеля. Все стреляли, шумели, кричали, не обошлось без крови и слез. Но у Янко душа не лежала к этой дикой и жестокой игре, в продолжение которой его непрестанно мучил вопрос: почему его вдруг бросили обе матери? Даже не пишут. Как они могли забыть его?

Послеполуденные спортивные игры и состязания внушали ему одно отвращение, товарищи казались чересчур навязчивыми, ему захотелось побыть одному. И тут он заметил, что они ходят за ним, как тени. Стоило ему немного отойти, как к нему тотчас подбегали товарищи или приближался Святой Перегрин и своим тягучим голосом бубнил о том, как-де нехорошо отделяться от друзей. Поблизости от интерната не было ни единого дома. Кругом, куда хватал глаз, простиралась равнина с разбросанными там и сям одинокими деревцами. Внезапно он ощутил всю скуку этого края и загорелся желанием немедля покинуть его.

Перед ним вдруг возникло поле на склоне горы, в саду над полем — белый дом. Всё пристальнее вглядывался он в призывно манящие горы. Вот послышались приветливые голоса, откуда ни возьмись появился пахарь, а вслед за ним — родная мать. Озарённая любовью и счастьем, точь-в-точь как там, в суде, шла она к нему навстречу. С каждым днем образ её становился ему всё ближе и милее, мысль о доме на склоне зелёных гор всё привлекательнее.