Маленькая повесть о двоих - страница 39
Он поднялся и опять узнал лишь то, что Дануты еще нет.
Улица Дануты была коротка. Он прошел взад-вперед несть числа раз. Данута появилась поздно, уже стемнело. Скорее всего, она так бы и не заметила, прошла мимо. Он окликнул. Она остановилась не сразу, обернулась и бросилась к нему.
—◦Ты! Очень хороший мой! Ты здесь!
—◦Боже, Дана! Какие у тебя усталые глаза.
—◦Я ничего не решила,◦— сказала она горестно.
Он увел Дануту в парк. Они сидели там под редким, сиротским дождем последних листьев. Слушая, как он принимал кузину, она смеялась. Сама почти, не говорила. Настояла, что проводит его в аэропорт, пусть и возвращаться домой за полночь. Его рейс был последним, около одиннадцати часов.
В троллейбусе он посадил ее напротив себя, неотрывно смотрел на нее, словно, выпусти из глаз,◦— упорхнет. Ему беспокойно было от ее молчаливости. Он угадывал то трудное, мучительное молчание, которое, как наглухо запертая тайна, обещало ему испытание, и далеко не самое простое, не умозрительное, в рассуждениях, а вообще всего его умения жить по-человечески: с открытыми глазами, ясно и без судорог совести.
Выходя на конечной, он, как всегда, подал ей руку, и вдруг она прижала ее к груди, к лицу и не отпускала.
—◦Что, Дана?
—◦Очень, прошу: не надо меня оставлять!
—◦Что с тобой? Что ты?
—◦Ты смотрел, а я думала. Все трудно. Тяжело одной. Нам не надо пойти в разные стороны. Хорошо? Я очень прошу!
И все время не отходила от него ни на шаг. Пока он регистрировал билет, она сидела поодаль. К ней подсели было два скучающих энтузиаста дорожного флирта. Она не обратила на «их никакого внимания, глядела в одну точку и будто вообще не слышала ничего, пока он не подошел «ней.
—◦Я буду писать письмо.
—◦Ты не пишешь.
—◦Я говорю, что так: буду писать. Ты верь. Да?
На неделе он нежданно-негаданно поссорился с лучшими из друзей, с супружеской парой, в чьем доме появлялся с незапамятных времен. Судили-рядили о знакомых, что разошлись недавно с имущественным скандалом, и самую жуткую взаимную ненависть вызвал дележ пишущей машинки, а оба не журналисты ведь — врачи. Через полчаса разговор перешел в спор о том, что же такое вообще супружеская любовь. И вопреки привычке никогда не повышать голос,◦— Названцев высказался громко и резко, что сплошь и рядом в супружеские отношения намешано стороннего столько, что не расхлебать. Чего угодно! Женятся и выходят замуж по тысяче причин, ан почти все говорят о любви, подразумевают любовь. Какая там любовь, когда важнее было, что перепадет от родителей, как устроятся квартирные и тем паче служебные дела, а кому просто лишь бы вырваться из-под опеки родителей. Словом, всего не переберешь. Вот и перекосы. А то, смотришь, через год все само собой развалилось. И начинают тогда говорить об особенности супружеской любви, особой любви — супружеской. Черт те что! Когда на свете есть одна любовь — просто любовь. И это хорошо еще, что разводятся, не калечат друг друга. Куда хуже, что чаще всего делают вид, будто ничего не происходит, а в действительности взаимно разочаруются друг в друге и любви, в супружестве, заведут адюльтер и обрастят все это всевозможными хитроумно-оправдательными теорийками и убеждениями!..
Ему ответили на таком же подъеме, что он бы прежде женился да пожил семьей, тогда бы и заикался!..
За ссорой подкараулила бессонница. Проворочаешься ночь, наконец, кажется, заснешь, а уж вставать на работу. Принялось покалывать сердце. Покалывание перешло в постоянную боль, она отдавалась в левую руку, рука тяжелела, досаждала, словно раненая. Боль все усиливалась. Перехватывало дыхание.
В эту безрадостную-то пору и пришло письмо от Дануты. Он вскрыл его тотчас же, у почтового ящика, читал в лифте и закончил до порога квартиры.
«Я ничего не могу сделать с собой. Я хожу в церковь. Очень плохо и неправильно будет, когда я твоя жена и хожу в церковь. Твои, друзья будут смеяться над тобой и на работе могут хуже относиться. Нельзя нам жить вместе. Получится нехорошо». В конце просьбы не думать о ней плохо, помнить ее любовь, сообщить, что простил ее. И прощание.