Маленький Бобеш - страница 78

стр.

— Ну, отгадал?

— Нет.

— Сказать тебе?

— Сдаюсь, Бобеш. Скажи.

Бобеш только этого и ждал, он больше всего радовался, когда сам мог что-нибудь объяснить. Дедушка, конечно, давно догадался, но не хотел лишать Бобеша удовольствия.

— Так знаешь, дедушка, что это?

— Говорю же, не знаю.

— Печная труба!

— Труба? Это как же?

— Ну, дед — это труба, а из трубы дым идет, понимаешь? И дед курит — тоже дым пускает, так ведь?

— Покажи мне, Бобеш, где написана эта загадка, я тоже прочитаю.

— Вот она, дедушка.

Дедушка прочел загадку. Под ней была написана в скобках отгадка, но Бобеш прикрывал это место пальцем, чтобы дедушка не мог прочитать.

— Убери-ка, Бобеш, свой палец, я не разберу, что там за слово написано.

— А я знаю: там «высекает» написано.

— Постой-ка… — И дедушка отодвинул Бобешев палец. — Э-э, теперь вижу, какой ты хитрый! Эдак и я бы отгадал — тут же написано.

— Ага. Дедушка, а что значит «огня не высекает»?

— Когда я, Бобеш, был с тебя, так у нас дома спичек не было.

— И чем же вы огонь зажигали?

— Вот об этом я и хочу тебе рассказать. Тогда огонь высекали.

— А как?

— Брали такой камушек, кремень называется, и огниво — это либо специальная стальная полоска, либо обломок напильника. Этим огнивом ударяли по кремню и высекали из кремня огонь, вот так. — Дедушка показал рукой.

— Как, как, дедушка?

— Вот так!

Дедушка взял возле печки уголек, ударил по нему перочинным ножом и отколол кусочек.

— Если бить по кремню, то из него высекаются искры — от них и зажигали. Иной раз приходилось очень подолгу высекать искру, пока огонь добудешь. Для этого еще нужно было иметь трут — пережженную такую тряпицу. Когда на нее попадает искра, трут начинает тлеть; тогда раздуваешь огонь, пока не вспыхнет пламя. И для трубки приходилось высекать огонь, но в таких случаях брали другой трут — из гриба. Гриб этот, трутник, растет на деревьях. Помнишь, я в деревне как-то приносил из лесу?

— Ага. Он вроде половинки от тарелки, правда?

— Верно, Бобеш. Гриб этот надо было хорошенько высушить. А когда он совсем высохнет и станет твердым, тогда его молотком разомнут — он сделается мягкий, как шелковый. Попадет на него искра — он сразу затлеет. Приложишь к трубке — и табак загорается.

— А это тоже долго делалось?

— Прежде все долго делалось. Это теперь человек может за один час бог знает в какую даль поездом доехать, а тогда только пешком ходили. Я вот однажды шел так в Вену…

Вдруг из комнаты донесся странный плач.

— Ага, братец о себе весть подает! — засмеялся дедушка.

Бобеш сорвался с места и побежал в комнату. Мать полулежала на постели, бабушка поправляла ей перины, чтобы поудобнее было. Мать показалась Бобешу совсем не похожей на себя: лицо у нее было бледное, глаза стали больше, темнее и блестели ярче, чем всегда.

Бобеш оторопел. Ему вспомнилось, что вот так же выглядел отец, когда его придавило деревом. Испугавшись за мать, он бросился к ней и хотел забраться на постель. Но отец успел подхватить его на руки. И тут Бобеш увидел нечто такое, чего никогда не видел, но смутно, очень смутно помнил. Пожалуй, даже не столько помнил — скорее всего, ему показалось, что он и сам когда-то так делал. Маленький братец лежал у матери на коленях и сосал ее грудь. У Бобеша мелькнула мысль: «Кто же этому научил братца?»

Наконец и мать обратила внимание на Бобеша, когда отец поднес его к постели.

— То-то удивляешься, да?

— Знаешь, мама, на кого ты сейчас похожа? — спросил вдруг Бобеш, и у него даже глаза заблестели. — Помнишь, у крестного над постелью висела большая картина?

— Какая картина?

— Ну та, на которой нарисована мама с маленьким ребеночком, и ребеночек вот так же сос… — Бобеш хотел сказать «сосал», но решил, что так говорят только о телятах и козлятах. Поэтому он запнулся и замахал рукой: — Ну, вот так же делал… Помнишь, над той мамой стоит папа, он опирается на большой такой топор. Там еще и коровки нарисованы. Крестный мне говорил, что эта картина называется «Святое семейство».

Мать покраснела и сказала:

— Выдумщик ты! И что только тебе в голову не придет!

— Ишь, как он все примечает! — сказал дедушка.

Отец молча улыбался.